Груз 200

Прошли те времена, когда "умершие во сне продолжали делать вид, что они дышат", ныне оживший труп, знающий про "величайшую хитрость дьявола", настойчиво пытается казаться мертвецом. Мертвые на площади, а живые в гробу, толпа же, подтверждая тезис Тютчева о понимании России, кладет на гроб цветы, хоть и прекрасно понимает, что ее обманывают. Она не против, даже наоборот, потому что ей так легче. Закрывать глаза на то, что нас не устраивает, мы умеем, пожалуй, лучше всего на свете. Сначала это делалось по принуждению, потом по привычке, теперь же - инстинктивно, все по Ницше.

Этот фильм Алексея Балабанова, являющийся абсолютной аллегорией, ни в коем случае нельзя понимать буквально, уж лучше не понимать вовсе. Впрочем, собака зарыта здесь совсем не глубоко, и сделано это автором сознательно, чтобы больше никто не мог "притворяться чужим, когда изящной открыткой горит соседский дом".  Поэтому все обвинения в плакатности и надуманности свидетельствуют только лишь о неправильном понимании ленты, которая уже одним своим аскетичным постером стремится нанести прямой и незамысловатый удар по зубам зрителю.  

Вымышленный город Ленинск, грузин в красной майке с надписью "СССР", чеченец Суань-Ван-Хей, которого работодатели называют на русский лад Сунькой, а сам он обращается к ним со словами "начальник" и "хозяин", маньяк-убийца, который страдает импотенцией и работает в правоохранительных органах - все эти символы читаются без особого труда, вызывая ироничную ухмылку у одного и сильное раздражение - у другого.  Это даже не игра на подсознательном уровне, это обыкновенная циничная издевка автора, который отказывается здесь от ставшей привычной для него роли хирурга, дабы примерить халат патологоанатома.

Звучащие за кадром музыкальные композиции "В краю магнолий" и "Плот" вступают в контрапункт с визуальным рядом и кардинально меняют отношение к "Старым песням о главном".  Солдаты, поднимающиеся на борт самолета, на котором только что доставили тела погибших в Афганистане бойцов,  заставляют пересмотреть свое отношение ко всем советским и российским фильмам на военную тематику. Периферия же картины, на которой Балабанов изобразил нас самих, красит щеки в красный цвет и вынуждает опустить голову. Мухи отсылают нас к Сартру, эпизод с "обрядом крещения" - к Достоевскому, последний же титр вызывает подозрительный взгляд по отношению к экрану, который на полтора часа трансформировался в альтернативное зеркало, пусть и кривое, зато честное.  Такой вот вечный 1984-й год...

"...Уехать из этих времён невозможно.

Чуть легче сменить континент,

если сможешь без водки и русских газет,

на которых лежит поперёк туша-сельдь,

и читает какую-то правду. Но бред

заключается в том, что её просто нет,

как и сельди, оставившей свой жирный след..." (с)