Человек-слон

Нет другого такого режиссера, как Дэвид Линч, который, испытывая неподдельную любовь ко всему таинственному и загадочному, что существует в жизни, может снять фильм-кошмар, фильм-загадку, фильм-игру воображения. Ему не нужны выдуманные декорации и фальшивый грим инопланетян или монстров, ему нужна жизнь. И страшные истории, рассказанные самой жизнью. "Человек-слон" - одна из этих историй.

Она действительно произошла однажды в викторианской Англии, и в написании сценария к фильму использовалась книга непосредственного ее участника, - сэра Фредерика Тривза. Центральной фигурой этой истории стал молодой англичанин Джон Меррик, пораженный тяжелой и неизвестной науке болезнью, вызвавшей чрезмерный рост и деформации костей тела, а также развитие ужасных наростов на коже. За свое неописуемое уродство он получил прозвище "человек-слон". Будучи неспособным постоять за себя, он попадает в балаган, хозяин которого показывает его за деньги публике на устрашение и издевается над ним.

Чтобы воссоздать ощущение кинохроники, Линч делает свой фильм черно-белым, и это, несомненно, выигрышный ход, подчеркивающий документализм кинематографа того времени. Однако ужас в этой картине вызывает вовсе не уродство Меррика, а уродство остальных людей, которых бог разве что наделил человеческим обликом, забыв про внутреннее содержание. Хозяин балагана, а еще больше работник больницы, в которой содержался Джон, вызывают у зрителя гораздо большее отвращение. И плевок одного из зрителей представления в хозяина балагана ставит на этом уродстве восклицательный знак.

Внешность человека-слона Линч намеренно раскрывает в самом начале фильма, дабы зритель привык к нему и стал видеть другое - чистую, добрую и талантливую натуру. Привыкший к постоянной травле, никогда в жизни не испытав человеческой доброты, Меррик безумно трогателен в те минуты, когда доктор Тривз приводит его к себе домой и знакомит с женой, когда к Джону приходят посетители и дарят ему подарки, когда он занимается изготовлением картонного макета кафедрального собора, видя всего макушку этого здания и додумывая остальное. Вызвать искренний интерес и сочувствие к этому глубоко несчастному человеку и показать, что страшное может быть не страшным, а повседневное может быть уродливым - вот настоящая цель фильма. "Люди всегда боятся того, чего не понимают", - говорит Меррик одним из своих посетителей. Именно это и пытается объяснить зрителю Дэвид Линч.

Найдя приют и заботливых друзей в городской больнице, Джон Меррик обретает себя. Он оказывается очень воспитанным и тактичным человеком, приветливым хозяином и талантливым конструктором. Ничем, кроме внешности, он не обделен. Одна за другой начинают сбываться его мечты, и он как никогда в жизни ощущает себя счастливым. Апофеозом его счастья становится поход в театр, где он попадает в центр внимания публики, и зал рукоплещет его человеческому достоинству. Испытав за свою жизнь вне стен больницы столько ужаса и понимая, что для многих он по-прежнему останется человеком-слоном, Джон Меррик на пике своего счастья решает исполнить последнюю свою мечту - уснуть как человек, лежа на спине. Из-за большой вероятности смерти он всегда спал сидя. Меррик завершает свой картонный собор, оставив о себе память, и ложится спать. Последнее, что он вспоминает, это слова своей матери: "Никогда и ничто не умирает, потоки текут, ветер дует, облака плывут, сердца бьются. Ничто не умирает".

Роль Джона Меррика сыграл небезызвестный Джон Хёрт ("Ключ от всех дверей", "V значит Вендетта", "Догвилль", "Индиана Джонс и королевство хрустального черепа", "Гарри Поттер и дары смерти" и др.), а роль доктора Тривза - великий Энтони Хопкинс. Грим человека-слона был разработан Кристофером Таккером в соответствии с реальным прототипом, труп которого после смерти был заспиртован в Королевской больнице Лондона. Фильм "Человек-слон" был выбран для присуждения Оскара в 1981 году в восьми номинациях - лучший фильм, лучший адаптированный сценарий, лучший режиссер (Дэвид Линч), лучший актер (Джон Хёрт), лучший монтаж, лучшие костюмы, лучшие декорации и лучший оригинальный саундтрек. Но к сожалению, не получил ни одной статуэтки. Тем не менее, фильм получил награды от Британской академии и Сезара как лучший фильм на иностранном языке.

“Самое великое в человеке - человечность, ” –Силован Рамишвили.

История действительно произошла в Англии, в викторианскую эпоху, где проживал человек с чудовищными деформациями тела, за которые он и получил свое инфернальное прозвище, –«человек-слон». Сценарий был написан по труду одного из очевидцев того времени - сэра Фредерика Тривза.
Из-за невозможности постоять за себя вкупе с уродливой внешностью он попадает под влияния хозяина шоу фриков, вытворяющим с несчастным все, что захочет, показывающим его публике за блеклые барыши и избивая по пьяни. И, наверное, именно в таких закоулках – грязных, мрачных, агрессивных, именно в таком теле могла родиться высочайшая духовная ступенька. Но… к этому мы обратимся чуть позже.

Уродство «человека-слона», созданное гримерами, имеет под собой реалистичную платформу – тело реально жившего Джозефа Меррика было заспиртовано в Королевской больнице Лондона (на его основе и создавался образ «человека-слона»), и Джон Хёрт перед каждым своим выходом проводил в гримерке не меньше 12-ти часов (это на 1980-ый год!). А его игра… Это фантастика – интонационная, мимическая - даже, скорее, артикуляционная – все натурально, как сама естественность, пронзительно и драматично; именно Херт делает основную часть драмы, не затмевая своего персонажа игрой, но и не теряясь за гримом и колоритностью «человека-слона».

Еще один заметный персонаж в повествовании – доктор Тривз в исполнении Энтони Хопкинса – в первую очередь профессионал, врач, призванный лечить людей. Но сам герой – некое едва уловимое размышление о духовности, о том, что существуют все же люди, видящие сквозь телесный кокон и за своим отражением в нем то, что древние называли аниме(душа). И Фредерик – образ очень высокодуховный, за все течение фильма прошедший длинную дорогу – от интереса до сострадания, от сострадания до уважения, от уважения к дружбе, от дружбы – к высшей степени любви. К человеколюбию. Гуманизму. Потому и его образ – не менее важный в раскрытие фильма, чем образ самого Джона Меррика.

Яркая особенность персонажей Линча – их как бы «шахматное» деление на духовных, добрых, сострадательных людей, и на отбросы, на страшную мерзость, выползающую из самых мрачных закоулков людских душ. И прелесть этого «деления» состоит в том, что персонажи однородны, но не похожи, неодинаковы, нестандартны. Им не чужды страхи, сомнения – даже настолько чистый человек, как доктор Тривз, задается вопросом «хороший ли я человек?» Но что поделать – человеку очень часто надо останавливаться в бешеной гонке жизни и оглядываться – по-человечески ли он живет? И даже Фредерику, пускай и врачу-хирургу, требуется время на осознание того, что человек – это не форма, а содержание. А это - путь, огромное поле, которое обогнуть не каждому мудрецу.

К чести режиссера, Линч не хватается за драматическую натуральность и не давит слезы, он действует подобно искусному психологу, даже магу, творя бездыханное, но красноречивое волшебство: «Жизнь!... Полна сюрпризов» - кричит с экрана хозяин шоу, делая многозначительную паузу и орудуя тростью, словно дирижерской палочкой, выхватывая случайный узор; «Только подумайте о судьбе матери этого несчастного создания… Ее на четвертом месяце беременности… затоптало стадо диких слонов. Произошло это на африканском острове, не нанесенном на карту. Сейчас вы увидите результат». Результат… «Повернись!» - кричит старый хозяин шоу; «Повернись!» - вторит ему мальчик, и на экране, за спиной зрителя, безжалостно отвернувшегося от «ужасного человека-слона» подобно той стародавней публике без совести, но со страхами, любопытный и пронзительно человечный хирург роняет тихую слезу, что уже само по себе морально-этическая фантасмагория – там, где правит хладнокровие публики и омерзительная сущность зрелища, человек плачет; плачет, поняв сущность уродства так, как не осознавал никогда. Во всех смыслах.

…Но вот впервые проглядывается человечность в образе: «Он англичанин. Ему двадцать один год. Его зовут Джон Меррик» - вещает Линч устами Фредерика на конференции врачей. Но затем, после конференции, раздается в потемневших коридорах больницы – « - Вы не упомянули про его психическое состояние… - Он идиот. Имбицил от рождения. По крайней мере, на это следует надеяться» - говорит без грамма отвращения тот же хирург, и из монстра человек-слон становится просто чудовищным телом, ошибкой, изуродованной сумасшедшими гримерами природы, но человек, и человек разумный тем более – нет. Линч незаметно скрывает в рукаве главный козырь…

…Чтобы затем достать его совсем уже трогательно и неожиданно – вот Джон нараспев читает 23-ий псалом Давида двум затихшим от потрясения врачам; вот сжимает единственная неизуродованная часть тела – левая рука – потертую черно-белую фотографию, с которой молодая женщина смотрит на него, Джона Меррика, мудро и отстраненно; наверное, мать, ведь только мать может смотреть так спустя годы, не замечая ни страшных деформаций, ни количества лет. А уже потом, спустя долгие месяцы, «человека-слона» спасает его необъяснимая духовность: перед нами предстает одаренная, духовно развитая и чистая натура, в которой, за чередой неописуемо жутких наростов и опухолей, прячется Душа, добрая, страдающая, непредвзятая.

И этот механизм перемены отношения к герою больше похож на старомодный окуляр, в котором опытный оптик меняет линзу за линзой, превращая всю кинокартину в одну большую призму, изменяющую угол с каждым завихрением сценария. А затем уже заданный контрасту тон делает за Линча все дело – соединяет духовность и физиологию, сплетает их в тесный клубок, и мы смотрим на мир через кривое зеркало уродства Меррика, и сам мир обрастает опухолями, чудовищными наростами, аномальными движениями и сбивчивым дыханием… Ахх, что и говорить – контраст уродства внешнего и внутреннего, созданный режиссером – творение пронзительное и отточенное, которое работает изящно, как сама черно-белая манера, где на белом фоне черные линии и кляксы вырисовывают контуры домов, людей, порою – целых миров, родившихся в головах их гениальных хозяев.

Музыка «Человека-слона» (Джон Моррис, кстати) - нечто между стойким классическим сопровождением («Адажио» Самуэля Барбера) и какофоническим шумом. Такую фантастическую совокупность неудачной назвать нельзя (непростительно!) – музыка серебрится, переливается и грандиозно гремит, как во время запуска шатла на аэродроме, становясь одним сплошным торжеством, а уж чем над чем – это предстоит вынести самому зрителю.)

И, да. Такого не было, господа. Нигде. Никогда.

Признаться, очень редко замечаю такой элемент фильма, как костюмы. Но тут они - подобно и структуре самого фильма – как идеально органичны, так и колоритны: черный балахон и мешок для головы с единственной прорезью для глаза, являющий собой своеобразную униформу человека-слона, действительно внушает страх, в то время как жена доктора Тривза (Ханна Гордон) почти эфемерно прекрасна в своем почти бальном платье. А трости, шляпы-цилиндры, запятнанные порванные куртки или дорогие костюмы – все они приближают нас к викторианской эпохе, создавая атмосферу времени, а значит – и фильма как такового.

И, кстати, эпизоду появления Ханны я все же посвящу отдельные строки. Именно на нем я у меня потекли слезы – неостанавлимые, разрывающие, глухие. Весь эпизод составлен как раскрытие характера Меррика, он пафосен, но удивительно органичен. И сий, пускай и весьма краткий, хронометраж похож на эфемерное, почти подсознательное дефиле тончайших чувств, будто занесенных прямо под кожу – неровные, шипучие интонации Джона, и их контраст с красотой и сострадательностью Ханны Гордон: « - В чем дело? – Я… просто… не привык…. Чтобы столь… прекрасная дама…. Со мной так… хорошо обращалась…». Они совершенно разные, эти чувства, но стержень, который неизменно проходит через них – это искренность, непривычная Меррику и почти необъятная для него. Потому что не только его уродство было предродовым. Одиночество тоже.

Удивительность фильма состоит в том, что даже во время съемок полубиографических картин Линч не отступает от своего основного творческого кредо – сюрреалистического символизма, от переплетения аналогий друг с другом, от дикой пляски аллюзий и хитрой ухмылки притчеобразности повествования где-то в самых недрах «Человека-слона», превращая картину в черно-белую бездну, в хитрую древнюю головоломку, которая сведет с ума и хладнокровность ума, и дыханье фантазии. И уже тогда образовалась главная особенность творчества Линча – перманентная тяга ко всему таинственному и страшному. И, помимо всего этого – удивительное свойство вытягивать демонов и запутанность ситуации прямо из жизни, реальности; при всем сюрреализме, а порою – и совершенном сумасбродстве своего творчества, Линч снимает очень жизненные кинокартины, и из обыденной биографической повести «Человек-слон» превращается в необыкновенной силы кинопоэму, триумф, гимн, зенит творческих возможностей режиссера преднулевых годов.

И, кстати, это был пик не только творческого состояния Линча, но и объективного восприятия его трудов – никогда еще режиссер не удостаивался такого помпезного признания как профессионального зрителя, так и рядового обывателя. На тот (1980-ый) год картина произвела фурор, номинировавшись более чем 30 премий по всему миру (Сезар, Бафта, Люмьер), а также получив 8 номинаций на Оскара – лучший монтаж, лучшая музыка (Джон Моррис), лучшая режиссура, лучший сценарий, лучшие декорации, лучшие костюмы, лучший фильм, лучший исполнитель главной роли (Джон Херт). Хотя, надо сказать, в Европе ему повезло больше, так как ни одну из заветных статуэток он не получил, что сокрушительно несправедливо. Странно, что киноакадемики не сочли необходимым признать, что игра и терпеливость (12-ть часов гримирования) Джона Херта – лучшее, что случилось с независимым кинематографом за последние годы.

Хм… Это великий фильм. Это удивительный фильм. Впрочем, «Человека-слона» необходимо смотреть, ТОЛЬКО ТАК можно понять его и услышать. Он - одно сплошное тягучее гипнотическое марево, звенящее фантастикой без фантастики, сюрреализмом в импрессионизме, авторством и новизной… Линч, Линч)) Мои ожидания оправдались – он действительно «делает это», спаривая реализм задумки и сумасшедшую сущность своего авторства и рождая язык в кино, который никогда до него не существовал. Блистание сюрреалистической драмой, инфернальное и живое, потянувшее-таки на кинематографическую веху. Да - гений Линча велик, как и его весьма остроумный смысловой стержень, призрачно ухмыляющийся во главе угла: в любой душе живет безумец, демон и Бог. Но не обязательно все три сразу.