Патрис О’Нил

Стэнд-ап комик США, актер, сценарист.

КиноПоиск: www.kinopoisk.ru/name/34672/
IMDb: www.imdb.com/name/nm1169306/

Мать назвала его Патрисом Малькольмом О’Нилом, в честь Малькольма Икса и Патриса Лумумбы, конголезского борца за независимость. Другие ребята дразнили его, говорили, что у него девчачье имя, но он мог постоять за себя. Когда Патрис начал выступать, мать спросила его, не хочет ли он взять сценический псевдоним. «Ну уж нет! С этим именем я научился быть настоящим мужчиной».

В юности О’Нил любил играть в футбол и к юмору подходил так, как будто это контактный спорт. Патрис обожал подкалывать людей и глумился над ними с таким задором, что требовалось время, чтобы понять, что на самом деле он таким образом выражает любовь и уважение.

Когда Патрису было десять, белый парень в летнем лагере назвал его «ниггером»: О’Нил устроил ему взбучку, и за это его отправили домой. Это несправедливое решение уязвило Патриса, но больше всего его раздражал «скрытый расизм», сталкиваться с которым он уже привык.

В шестнадцать лет О’Нил переспал с пятнадцатилетней белой девушкой. Она заявила на него в полицию (Патрис утверждал, что все происходило по обоюдному согласию). Юношу осудили за изнасилование, приговорив к шестидесяти дням заключения в исправительной колонии в окрестностях Бостона. «Это был мой худший кошмар. Когда я попал туда, то не пытался вести себя мужественно, потому что знал, что мужества у меня не хватит».

После окончания школы Патрис поступил в Северо-восточный университет на отделение драматургии. В 1992 году он оказался на вечере «открытого микрофона» в юмористическом клубе Estelle’s. О’Нил прервал одного из выступающих неодобрительным выкриком и тот предложил ему попробовать выступить самому. На следующей неделе Патрис так и сделал, и «продолжил в том же духе». Дэйн Кук, выступавший тогда в бостонских клубах, вспоминает, как попал на одно из первых выступлений О’Нила, во время которого тот рассказывал шуточную историю, как в летнем лагере тосковал по дому и мечтал об аудиокассете с записью выстрелов и сирен – чтобы под эти звуки засыпать. «Он обладал обаянием доброго великана. Уже тогда его шутки были рискованными, но он сам при этом выглядел уязвимым».

Задиристость О’Нила была фундаментом его юмора; в своих выступлениях он часто касался проблем взаимоотношений рас и полов. Патрис вырос на юморе своих кумиров, Ричарда Прайора и Джорджа Карлина, и рассматривал стэнд-ап как возможность быть максимально откровенным. Чем более оскорбительными казались кому-то его шутки, тем лучше. На сцене он рассуждал о том, как отлично было бы иметь белых рабов. Или как вам такая шутка: «когда я отправлюсь в плаванье, обязательно прифигачу к поясу белого ребенка: в случае крушения это будет гарантией, что меня спасут». Провокации О’Нила были успешны благодаря тому, что он обладал огромной эрудицией.

Во время бесчисленных выступлений Патриса в «Opie & Anthony Show» на SiriusXM его искренность была уморительной: О’Нил возвел издевательство в ранг искусства. Он шутил обо всем, от теорий заговора иллюминатов (они ему нравились) до того, почему «Бойцовский клуб» — это «Лицо со шрамом» для белых. «Я думал: «Интересно, он давно над этой идеей размышляет?», — вспоминает ведущий шоу Грег «Опи» Хьюс. — Но нет, это явно была импровизация, мы же совершенно случайно перешли к этой теме!».

О’Нил говорил, что его задача — быть на сцене «расистом без цензуры, сексистом без цензуры, сволочью без тормозов».

Благодаря О’Нилу, атмосфера в студии менялась. В то время как остальные твердили заученные шутки, Патрис импровизировал на ходу. «Он по-настоящему перемывал нам кости, и это было уморительно», — заявил впоследствии ведущий шоу Сэт Макфарлейн, создатель сериала «Гриффины».

Потрясающий часовой бенефис О’Нила «Elephant In The Room» вышел в эфир Comedy Central в феврале 2011 года и был восторженно принят зрителями. FX видели в О’Ниле черного Луи Си-Кея и подписали с ним контракт на роль в ситкоме, обещая предоставить полную творческую свободу. Он начал постоянно получать новые предложения. В сорок один год он, казалось, наконец, достиг той известности, которая ускользала от него на протяжении двух десятилетий.

19 октября, через месяц после выхода передачи в эфир, около двух часов дня О’Нил позвонил своей девушке Вондекарло Браун и сказал, что не может пошевелить ногами. «По-моему, у меня инсульт», — произнес он слабым голосом. Патриса немедленно отвезли в Медицинский центр Джерси-Сити, а оттуда перевели в Энглвудскую больницу, где ему должны были сделать операцию по удалению тромба в головном мозге.
Покинуть больницу ему было не суждено. Сначала он перестал говорить, а затем отнялись и конечности. Браун дежурила у его кровати вместе с его 64-летней мамой Джорджией, приехавшей из родного Бостона. Врачи предупредили их, что даже если О’Нил выживет, он потеряет способность говорить и двигаться. В течение некоторого времени он реагировал на внешние раздражители движением глаз, но вскоре потерял и эту способность. 29 ноября Патрис О’Нил умер, не дожив восьми дней до своего сорок второго дня рождения.

О’Нил был настоящим мастером шуток на тему взаимоотношений рас — точным, колким и необузданным, как Крис Рок или Дэйв Шапель. Он избегал поверхностного морализаторства, его шутки на эту тему были гораздо глубже, чем казалось на первый взгляд. «Мне гораздо спокойнее, когда я вижу, как работает какой-нибудь белый старик. Вы видели когда-нибудь черного пилота? Что тут можно сказать? Разве что: «Куда этот ниггер нас везет? Где настоящий пилот самолета?», — шутил он в номере 2008-го года, высмеивая свойственное черным самоуничижение. Он смеялся и над черными врачами. «Что будешь оперировать? Мизинец? Ни к чему другому я тебе притронуться не дам, ниггер!»

Вскоре после похорон ролики, в которых Патрис высмеивал Чарли Шина, начали пользоваться бешеной популярностью. Шоу «Roast» и «Elephant In The Room» попали в горячую ротацию Comedy Central, а многие мэтры юмора отдавали Патрису дань уважения в своих блогах. После смерти О’Нил сам стал настоящим мэтром. «Думаю, что если бы он был жив, то очень удивился бы такому отношению к себе, — говорит Джим Нортон. — Он не догадывался, как сильно его любили».