Жан Кокто

Французский писатель, поэт, драматург, художник, композитор и кинорежиссёр. Одна из крупнейших фигур во французской литературе XX века.

КиноПоиск: http://www.kinopoisk.ru/name/199734
IMDb: http://www.imdb.com/name/nm0168413

Сын адвоката и художника-любителя, покончившего с собой, когда сыну было 9 лет. Не получил систематического образования. С середины 1910-х годов вошёл в художественные круги Парижа, познакомился с Марселем Прустом, Андре Жидом, Сергеем Дягилевым, Пабло Пикассо, Эриком Сати и другими, оказал влияние на сюрреалистов (затем вошёл в конфликт с А. Бретоном), позднее сблизился с Жаном Маре и Эдит Пиаф.

Никогда не претендовавший на лавры философа и даже интеллектуала, употреблявший слова «поэт» и «искусство» чаще, чем матрос употребляет слово из трёх букв, эстет Кокто жил свою жизнь так, будто жил лишь один раз, хотя многажды утверждал обратное. В теории он был эстетом и элитистом, а на практике и в душе — популистом.

Кокто сочинял поэзию, прозу, пьесы и критику, поставил несколько фильмов, нарисовал тысячи скетчей и картин, оформлял балеты Дягилева, сотрудничал с такими композиторами, как Стравинский, Сати, Мийо, Пуленк, Онеггер и Менотти, играл в кино и в театре, стал одним из основателей Фестиваля проклятых фильмов, который состоялся в Биаррице в 1949 году, играл джаз в нескольких парижских клубах и лично натренировал конченого боксёра из Панамы по имени Эл Браун до титула чемпиона мира в весовой категории «петуха». Единственной формой визуального искусства, которую он не практиковал, была фотография, однако сам Кокто позировал величайшим фотографам мира — Анри Картье-Брессону, Жаку-Анри Лартигу, Мэну Рэю, Ирвингу Пенну. Он вёл кипучую деятельность, при этом производя впечатление абсолютного бездельника, — а чаще бывает совершенно наоборот.

Во Франции 1920-х слово «разносторонний» считалось порицательным, и Кокто чаще всего хулили за его непостоянство и дилетантство, называя «общественным хамелеоном» (он знал всех, кто имел хоть какой-то вес, и постоянно обзаводился новыми нужными знакомыми), фривольным эстетом, свободным от каких-либо обязательств и растворяющимся во множестве различных форм искусства. Особенную ненависть, носившую стойкий отпечаток гомофобии, к Кокто испытывал Андре Бретон. По мнению Бретона, Кокто осквернял такое понятие, как «мужская отвага художника», поэтому армия его сюрреалистов пыталась вести подрывную работу на каждом из многочисленных проектов Кокто. Поль Элюар, будучи на спектакле Кокто «Человеческий голос» в «Комеди Франсез», воскликнул: «Это просто непристойно!» Разгневанный Франсуа Мориак покинул премьеру «Сложности бытия».

Кокто стал человеком, которого ненавидела и преследовала вся Франция, и в этом была лишь щепотка его параноидальной мегаломании. Его глубоко богемный стиль жизни и публичная деятельность казались откровенно декадентскими (а стало быть, достойными презрения) тем, кто не был вхож в его круг. Постоянный флёр скандальности из-за употребления наркотиков и обвинений в развращении молодых людей никогда не покидал его. Он первым открыто занимался такими вещами, как самопиар и самораскрутка, став первым медийным самопиарщиком двадцатого столетия — и за то, что он стал первым селебрити литературных кругов, он тоже получил порцию хулы.

В его творчестве никогда не было произведения, выделявшегося из остальных сочинений, он никогда не брался за свой magnum opus, потому что одни и те же образы и темы перетекали из одного его произведения в другое. А также потому, что его главным произведением был его собственный публичный образ, над которым он работал так же скрупулёзно и легко, как над своими скетчами (хотя заявлять так немного несправедливо по отношению к его работам). Не существует практически ни одной фотографии, на которой он бы был пойман фотографом врасплох (за исключением той, что сделана в январе 1947-го возле Дворца правосудия после антинаркотической облавы жандармов).

Писатель Гильберт Адер, переиначивший роман Жана Кокто «Ужасные дети» в синефильскую оргию «Мечтатели», позже лёгшую в основу одноименного фильма Бертолуччи, дал Кокто хлесткое прозвище — обнаженный денди. Кокто часто называли французским ответом Оскару Уайльду — и из-за гомосексуальных наклонностей, и по количеству афоризмов, оставленных потомкам, и по богатству гардероба. Кокто лавировал между скандалами и парадами, менял глянцевые фасады и маски, флиртовал с новомодными дадаизмом и сюрреализмом, врывался в новые или изменённые состояния художественного бытия (будь то гипнотический транс опиума, сны наяву или сенсорные зоны кинематографа) — и при этом оставался серьёзным художником, задававшимся вечными вопросами.

Кокто был первым из совершенно нового поколения художников и заплатил за это сполна, но также и стал обладателем уникального статуса внутри французской культуры — он был её опылителем, оператором в лучших смыслах этих слов, благодаря ему в культуре и обществе Франции происходили какие-то новые события и открывались новые порталы.

Один из основных деятелей французского авангарда и первый, кто ввёл понятие «сюрреализм», Гийом Аполлинер в интервью в августе 1916 года сравнивал кинематограф с образцами «великой поэзии, которые декламируются для собравшихся людей». Также он хвалил кино за его близость к народу. Однако сам Аполлинер за свою карьеру написал лишь один сценарий для фильма. Кокто же, напротив, крайне мало теоретизировал о кинематографе, но занимался им на практике и в итоге стал гораздо более известен человечеству как кинорежиссёр, нежели драматург, поэт или какая-либо иная из многочисленных ипостасей. При этом сам Кокто не считал себя кинорежиссёром.

В 1930 году, когда он дебютировал в кино фильмом «Кровь поэта», он, по собственному признанию, совершенно ничего не понимал в кино. «Мои ошибки впоследствии были приняты за находки и открытия», — признавался он позже. И ставка на кино сработала: в наше время редко увидишь выставку картин Кокто в музеях или его пьесу в театре, даже книг на прилавках магазинов что-то не видно. Я специально поискал его книги в нескольких книжных магазинах, перед тем как писать текст, и получил от продавщиц и работников магазинов (например, Дома книги на Арбате) в ответ на вопрос о наличии книг печально рифмующееся с фамилией автора «Кто?». И здесь привычно сослаться на особенности нашей национальной гомофобии не получится, потому что тот же Уайльд на книжных полках представлен очень богато. Зато фильмы Кокто, от «Крови поэта» до «Завещания поэта», можно отыскать без труда и употребить именно в том виде, в котором они были задуманы и исполнены самим Кокто. Его фильмы оказали прямое и непосредственное влияние на всю без исключения Новую волну (Годар, Трюффо, Варда, Рене) и на таких режиссёров, как Мельвилль, Пазолини, Бертолуччи, Энгер, Гринуэй, Фассбиндер и Джармен, — то есть на любого из когорты «священных чудовищ» и «проклятых поэтов» кино. А «Кровь поэта» Кокто ни много ни мало дала начало альтернативной ветке арт-кино, последней из ярких работ в которой стоит киноцикл Мэтью Барни «Кремастер». Когда «Кровь поэта» показывали в Москве на Фестивале готического кино в кинозале Центрального дома литераторов в 4 часа утра, чтобы зрители не испугались того, что из-за технических накладок будут смотреть «Кровь поэта» на языке оригинала, я, извинившись, бросил громкую фразу: «Кинематограф был изобретён для того, чтобы был снят этот фильм». Ни один человек не встал с места. И недавняя новость о том, что Стивен Северин из гот-группы Siouxsie & The Banshees озвучивает вживую этот фильм, доказывает, что Кокто был записан нами (компанией «Кино без границ». — Ред.) в «готы» по делу.

Не секрет, что Кокто испытывал более чем повышенный интерес ко всему эзотерическому и в его работах заложено гораздо больше, чем доступно человеческому глазу. Поэт, по мнению Кокто, — это «естественный проводник, медиум, он во власти таинственных сил. Пользуясь его чистотой, они посылают сигналы в наш мир, пытаются если не разрешить, то хотя бы дать нам почувствовать тяжесть проблем, от которых мы прячемся за дневной суетой». Неспроста имя Кокто стало последним в списке Великих магистров приората Сиона и хранителей родословной Меровингов, составленном Пьером Плантаром в 1967 году. «Секретные досье» Плантара и орден приората Сиона оказались весьма сомнительным мыльным пузырём, но есть несколько причин, почему имя Кокто попало в этот список «Кода да Винчи». Филипп де Черизи, соратник Плантара, увлекался сюрреализмом, а на последней работе Кокто (оставшейся незаконченной), фреске на стенах часовни Нотрдам-де-Жерусалем в городе Фрежюс, изображены крестовые походы, орден рыцаря Гроба Господня, крест крестоносцев и девиз крестоносцев «Так хочет Бог!». Возможным подтверждением того, что Кокто был связан каким-то образом с эзотерическими или масонскими кругами и тайными обществами, может служить факт, что в разные периоды своей жизни Кокто появлялся на портретах и фотографиях со скрещёнными руками, чьи кисти покоятся на плечах, — в хорошо известной масонской позе.

Известно, что во время Второй мировой войны Кокто симпатизировал нацистским оккупантам и не испытывал угрызений совести, получая заказы на работы от коллаборационистов. Время с 1941 по 1944 год Кокто провел крайне плодотворно — издал две книги, поставил пять пьес и снял два фильма. «Возможно, однажды честью Франции станет тот факт, что она отказалась сражаться», — писал Кокто в своем дневнике 5 мая 1942 года. Также из его дневника становится ясно, что он восхищался Адольфом Гитлером: «В Гитлере мы имеем поэта, которого не дано понять монотонным людям». Арно Брекер, скульптор, входивший в ближайший круг Гитлера, устроил выставку своих работ во Франции летом 1942 года, и Кокто написал статью «Салют Брекеру», напечатанную в газете Comoedia. Писатель Эрнст Юнгер в своих мемуарах о годах оккупации описывал Кокто того времени как «человека, живущего в аду, но устроившегося в нём довольно комфортно». В книге американца Д. Прайс-Джонса о Париже времен Третьего рейха рассказывается о сожительстве Жана Маре с драматургом Жаном Кокто, девизом которого была фраза «Да здравствует позорный мир!». Эта пара, занимавшая апартаменты в «Пале-Рояле», не испытывала недостатка даже в опиуме, которым обеспечивался Кокто.

В 1943 году кинорежиссёр Жан Деланнуа поставил фильм «Тристан и Изольда» по сценарию Жана Кокто на основе известной легенды, в которой Жан Маре представил образ не столько известного любовника, сколько идеализированного эсэсовца. Кинокритики отметили, что фильм, несмотря на всё свое великолепие, тем не менее был испорчен идеями расистского толка, сделавшими его приемлемым для нацистских оккупантов военной Франции. Когда же один из критиков написал о «гомосексуальной ауре», исходившей от Маре, тот ответил ему публичной пощёчиной. Дело замяли, что легко объясняется: актёр удостоился бюста, вылепленного Брекером.

К 1943 году, когда Германия начала сдавать позиции, Кокто возобновил дружбу с Пабло Пикассо и другими французскими художниками. В том же году Жан Жене принес ему рукопись своего романа «Богоматерь цветов». Кокто был в таком восторге от него, что немедленно договорился о том, чтобы роман был издан. Благодаря стараниям Кокто на следующий год Жене избежал пожизненной ссылки. В суде Кокто заявил: «Вы не можете посадить в тюрьму Артюра Рембо». А после войны Кокто избежал обвинений в коллаборационистской деятельности, потому что его поступки были сочтены не подлежащими уголовному обвинению. Фигура меньшего масштаба на месте Кокто после такого пошла бы ко дну.

Внутри Кокто, как у многих людей творчества и художников, противоборствовали прямо противоположные и несовместимые наклонности и стремления. Всю жизнь он страдал от опиумной наркозависимости (в середине 1930-х Кокто выкуривал 30 трубок опиума в день), которая плохо сочеталась с его превалирующей гомосексуальностью (самые громкие его романы были с Маре и с Раймоном Радиге, в пятнадцать написавшим гениальный роман, а через пять лет умершим от брюшного тифа), и еще меньше — с непоколебимой католической верой. И всё это отражалось весьма причудливо в его работах. Хотя Кокто не делал секрета из своей гомосексуальности, он так и не написал никогда неприкрыто гомосексуального текста и даже в мемуарах аккуратно обходил эту тему. Возможно, из-за этого Кокто стал героем самых непрезентабельных и немыслимых анекдотов — например, рассказывают, что он приобрёл себе специальное кресло-седалище с козлиными ногами, на котором намалёваны всякие сатанинские хари и чёртовы рога. Раньше это кресло якобы принадлежало знаменитому писателю Анатолю Франсу, который восседал на нём на тайных сборищах чёрной мессы.

В октябре 1963-го Кокто был похоронен в часовне Сен-Блез де Симпле XII века возле своего дома в Мийи-ла-Форе, посреди фресок, специально сделанных им самим предварительно (он называл их «татуировками»). Андре Моруа назвал похороны Кокто настоящим шедевром: «Незабываемо ласковый день провожал уснувшего поэта. Нам было грустно, потому что мы потеряли его, и радостно, потому что мы дали ему всё, что он мог бы пожелать. Мы оплакивали смерть; мы провожали бессмертного, увенчанного не жалкими лаврами официального признания, а тем истинным и прочным бессмертием, которое живёт в сердцах и умах». В качестве эпитафии на надгробии — выбранная самим Кокто фраза: «Я остаюсь с вами». Художник стремился к жизни после смерти, не боясь, что исчезнет окончательно, всегда желая освободиться от пут времени и пространства. Множество раз он заявлял о том, что уже жил на этой земле и будет жить ещё много раз. Он верил в то, что зеркала — это порталы, через которые люди могут проникать сквозь время и пространство. Окна в потусторонний мир. Во многих его работах эта тема повторялась, и наиболее чётко — в фильме-автопортрете «Завещание Орфея» (Франсуа Трюффо, для которого Кокто был воплощением истинного автора, профинансировал фильм при помощи прибыли от международных сборов своих «Четырёхсот ударов»). Он проявлял интерес к оккультизму и чёрной магии, несколько раз принимал участие в сеансах общения с мёртвыми и часто использовал термин «фениксология», который позаимствовал у своего друга Сальвадора Дали. Фениксология — это наука о том, как умирать и воскресать бесчисленное количество раз.

Хотя выполняет ли Кокто свое обещание оставаться с нами? Узнаются ли его маньеризмы в бесхребетном белесом дендизме Энди Уорхола? Держит ли горлопан британского рока Пит Доэрти его «Опиум» за свою настольную книгу? И дошло ли по адресу послание в XXI век Жана Кокто, J.C., поэта-спасителя с инициалами Иисуса Христа? Кажется, что это зависит уже не от Кокто, который поразил огромное количество целей и мишеней по нескольку раз, снова и снова забрасывая во все стороны линейки времени послания и завещания (как гласила одна из ремарок в его пьесе «Орфей», костюмы актеров должны быть максимально приближены к той эпохе, в которую ставится произведение). Еще в своем эссе «Петух и арлекин» 1918 года Кокто заключил: «Надо быть и живым человеком, и посмертным художником одновременно». И это лишь одна из невыполнимых миссий, которые Кокто успешно претворил в жизнь.

11 октября 1963 году, в день своей смерти, Жан Кокто сказал: «С самого дня моего рождения моя смерть начала свой путь. Она следует за мной без суеты». А за несколько месяцев до этого, в августе, Кокто снял свой последний фильм, 25-минутную короткометражку под названием «Послание Жана Кокто, адресованное в 2000 год» / Jean Cocteau s’adresse à l’an 2000/. Она состоит из всего лишь одного плана — убелённый сединами Кокто лицом к камере обращается с речью к потомкам, — и это зрелище уже само по себе дорогого стоило, ведь излагать свои мысли Кокто любил и умел, и даже заклятые враги признавали, что Кокто говорит лучше всех во Франции.