качестве завещания-объяснения, имеется определенный ориентир, заключающийся в непривычной для данного автора развернутости. Такого не было со времен ленты «Мне не больно», которая, кстати, по словам самого Балабанова, является очень личным для него произведением. Разумеется, дело не только в количестве слов, но и в их необычной и неожиданной искренности. Этим самым постановщик выделил данную свою работу на фоне предыдущих, однако, как стало понятно позднее, желанного результата не получил.  

Начиная повествование с эффектной сцены стрельбы, режиссер-сценарист затем начинает плавно уходить в совершенно нетипичное для себя русло экзистенциализма. От того, что мы привыкли считать «Балабановским кинематографом», в какой-то момент остается лишь «Балабановская эстетика».  За кадром все также звучит рок-музыка, персонажи все также пьют водку, рассказывая друг другу о трагедиях своих судеб, но социальный подтекст здесь остается именно на уровне подтекста и не трансформируется в тему фильма. Это не социальное кино, это даже не кино о России и/или о русских, это кино о людях и о жизни вообще, но Балабанов далеко не сразу дает нам это понять. Используя свой старый и давно проверенный инструментарий, он строит абсолютно новый для себя механизм, механизм, который бессмысленно сравнивать с другими. Да, есть внешнее сходство со «Сталкером» Тарковского, но оно крайне поверхностное. Проводить параллели между этими картинами и упрекать в чем-то Балабанова не просто неуместно, но и глупо, так как он уже давно доказал свое право на подобное кино.

Можно здесь найти Шопенгауэра, считавшего смерть пробуждением от кошмарного сна, можно здесь найти Ницше, для которого бог умер, а церковь являлась могилой бога на земле, можно найти даже Гегеля, утверждавшего, что счастье заключается в стремлении к счастью, но это все вторично. Тут в первую очередь нужно искать самого Балабанова, традиционно подающего символы и метафоры без всякой обертки, что парадоксальным образом осложняет их понимание. Автор, устав анализировать повседневную гниль, просто решил открыто и по-детски искренне признаться, что ему хочется счастья. Ему больше ничего не остается, он принял то, что понял уже давно, и это делает его последний фильм если не лучшим, то, по крайней мере, самым человечным и самым трагичным.