идентичности. Особенно в ситуации, когда наличие или отсутствие корней зависит от политики и экономики. Особенно тогда, когда стираются грани между искренностью и цинизмом, наглостью и иронией, выразительностью и вычурностью.

«Кардинал собралси по грибы. Вот, приходит он к Римскому Папе: «Папа, папа, ты мне помоги»…»*

Образ вымышленного молодого папы римского Пия XIII по имени Ленни Белардо располагается между двумя концептуальными полюсами: униформой Ватикана и универсальной формой Рок-звезды.

Смесь кружев из сундука неведомых родителей-хиппи и церковной парчи породила человека эксцентричного, противоречивого и непредсказуемого. То ли святого, то ли неведому зверюшку. То ли с величием скромника, то ли с одержимостью манией величия. И другими маниями. Но все эти сферы погребены под толстым слоем постмодерна и руинами фрейдизма. И проникнуть в них можно только через абстракцию памяти, понимаемую Паоло Соррентино как духовидение.

Режиссёр, заставив своего героя блуждать тропами той самой памяти, уверенно выводит его на тропы травмы и поиска идентичности. Возможно, исторические эталоны, пропущенные через фильтры личностных миниатюр Пия ХIII по имени Ленни Белардо, порой теряют присущую им уникальность и провинциализируются. Но это только на первый взгляд. Да и не нужно путать провинциализм с субъективностью, эмоциональностью и чувственностью в формате неоконкретизма. Наплевав на квинтэссенцию рационализма и тотальности.

«Папа быстро с лежанки скатилси, он узорный надел свой спиньжак, он чугунною мантьей покрылси и спустилси скорей в бельведер…»*

Режиссёры часто используют дополненную реальность для того, чтобы показать изнанку событий зрителю, который этой изнанки не видит. Или старается не видеть.

Историк одежды Дженнифер Крейк не раз отмечал, что униформу создала общественная необходимость выделить военных и священников из массы обывателей. В процессе эволюции. А что такое эволюция? По сути, это путь общества от шёлковых чулков до штанов санкюлотов. С красной лентой на шее**.

Впрочем, как пел Гребенщиков, обращаясь , возможно, к этому самому папе одежды Крейку, «не будь духовно слеп, папа - не доводи меня до слёз». Именно тот Гребенщиков, который вывел эту самую эволюцию в образе Ефросиньи, которая « зависит от момента -то божественна, а то амбивалентна».

Амбивалентен и Паоло Соррентино. В «Молодом Папе» он говорит не только о духовном, но ещё и о том, как пользоваться важнейшим инструментом поддержания психического здоровья – самоиронией. Говорит на фоне повседневной жизни Ватикана и его обитателей с их экзотическими ритуалами. Аутентичной ватиканской жизни, в совершенстве воссозданной художником Массимо Паулетто и так же совершенно показанной операторскими фокусами Луки Бигацци вплоть до малейших инсайдерских деталей.

«Там он встретил монашку младуя и забилося сердце в груди. А кадинал был красив сам собою, и монашку сгубил кардинал...»*

Джуд Лоу , зажатый в рамки определённого характера Ленни Белардо, делает зрителей своими сообщниками, представляя зрительскому воображению открывать за выражением лица Пия XIII то, что зритель и хотел бы увидеть. Постепенно подводя зрителя к тому, что лежит в основе каждой жизни: пропасти между нашими стремлениями и реальностью. Герой Лоу жестами акробата подводит внимательного зрителя к пониманию сути: одиночество – это важнейшее состояние человека. Паоло Соррентино часто превращает одиночество в нарратив, рассказывая в своих фильмах о людях, сознательно выбравших одиночество. И для героя Лоу одиночество именно то состояние, к которому он привык. И даже такой собеседник, как Бог, этому не мешает. Напротив, во время этого общения степень одиночества Пия ХIII по имени Ленни Белардо возрастает. Особенно в моменты сомнения. А ведь вера не может быть полной, если не терзается сомнениями. Вера, которую делает живой только связь с обычной, повседневной жизнью.

Движущая сила повествование «Молодого Папы» - то состояние утраты, в котором живёт герой Лоу. Состояние, которое выплёскивается вовне, на других персонажей. По сути, сериал Соррентино – это некая история взросления. Взросления не святого и не героя. А человека, который переживает моральный кризис, борясь со своими фантомами. Человека, личные переживания которого могут повлиять на миллиард верующих католиков. Человека, который должен перестать быть сыном и стать отцом для этого самого миллиарда. Оставаясь в душе вечным подростком, которому не хватает времени взвешивать и просчитывать каждое своё решение и искать компромиссы.

«Власть - удивительный ключ к разгадке людей. Белардо - экстремист, сектант, фундаменталист. Он делает то, что считает нужным, и он всегда действует. Он тяжёлый человек, он считает, что людьми должна двигать исключительно вера в Бога, а всё остальное они должны отвергать. Его папство основано на этой теореме отказа. Отказа, который призван подстегнуть верующих без колебаний принять ультраконсервативную доктрину своего папы. Белардо требует полной и абсолютной преданности - а не эпизодических отношений, которые выстраивает с церковью большинство людей. С ним невозможно отклоняться от веры хоть на вершок, невозможно подстраивать веру под собственные желания и устремления…» (Паоло Сорентино)

«Но недолго он с ей наслаждалси - в ней сеструху наутро узнал. И порвал кардинал свою рясу, об кадилу гитарку разбил…»*

Меланхолия. Любовь. Уныние. Нежность. Ностальгия. Надежда. Всё зависти от того, какие ассоциации идей пустит в ход механизм нашей памяти.

Каждая серия «Молодого Папы» - это последовательность диалогов и сцен, которые ведут к зрелищной религиозной сцене. Сцене, когда у всех наконец заканчиваются слова. Бог для Соррентино – величайший литературный персонаж, а Ватикан – идеальная декорация.

«Не ходи в Колизей ты гулять! Пожалей свою римскую мать!..»*

Понимание чего-либо всегда сшито из лоскутьев различных восприимчивостей. Соответственно, один и тот же фильм может пониматься по-разному теми, кто его видит. Свет экрана порождает новые личностные тени. «Молодой Папа» сродни хорошей литературе, которая стремится, по выражению Дельтея, вернуть человеку его пять чувств. Имея дело с Паоло Соррентино, нужно в первую очередь наслаждаться впечатлением в том виде, в каком мы его получаем с экрана. Без участия нашего теоретизирующего и рационального сознания. Забыв о своих мнениях, детерминированных полученным воспитанием. Превратившись из зрителя в актёра, которого объектив застал врасплох. В того актёра, которого режиссёр хлещет по лицу, чтобы удостовериться, что под кожей у него – кровь.

«Молодой Папа» - это бесконечное разнообразие средств. Это потрясающая архитектура кино, свободная и логичная, соединившая бесполезную чрезмерность декоративных деталей и очарование простых линий киногеометрии. Это ритм. Ритм, который разрушает движение времени. Ритм, который то возвышает, то сводит на нет человека, лишает его интереса, превращает в прах. Ритм, который рождается, когда пассивный взгляд зрителя накладывается на экран и целиком отдаётся его движению. Переходя от внешнего объективного к внутреннему субъективному. С головой погружаясь в личную оптическую человеческую иллюзию. Склонившись над колыбелью, окружённой злыми феями…

P. S.

«Многорукие аскеты шелестят Махабхаратой, много в мире есть сюрпризов, коли встать на голове. Но сиди ты хоть сто жизней, ноги за уши закинув - Бог в твоём гнездится сердце, ходит кошкой по траве…» - «Бригадир» (Борис Гребенщиков).

_____________________________________________________________

* - «Случай в Ватикане», как называемая «вагонная» песня из репертуара попрошаек, которая, по сути, является оригинальной импровизацией на итальянскую тему. Внимательный читатель - при внимательном чтении текста – без труда выявит недвусмысленные аллюзии на биографию одного из наиболее ярких деятелей Возрождения - кардинала и полководца Чезаре Борджиа (1475-1507).

** - речь идёт о костюме санкюлотов – представителей низших классов, основных сторонников революционного террора, идеолог которых, Максимилиан Робеспьер, оправдывая беспрерывную работу гильотины в 1792 – 1794 году, утверждал, что «террор есть не что иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость». Санкюлоты носили штаны, а не шёлковые чулки до колен, которые предпочитала буржуазия и аристократия. А красные ленты носили участники апокрифического «бала жертв» - роскошного вечернего приёма, в котором участвовали родственники гильотированных.