немногих фильмов, где одаренный кинорежиссер позволил натуральности, правде перерасти в нечто большее, магическое, мистическое и потаенное, сохранив естественность своей поэтики.

Здесь многоуровневость Тарковского выражается в магии его натурализма. Ни в одной его картине вы не встретите столь пробивающую, сверхреальную оболочку естественности (теперь мы можем понять, что в свое время так поразило датского мастера картин «не для всех» и почему он не понял Тарковского в свое время). Форма служит содержанию, она не есть его часть, она - лишь сосуд, пространство. Она может лишь расставлять акценты. Единственная часть формообразующих элементов картины, которой Тарковский позволял главенствовать над смыслом (лишь локально, разумеется) - природа. Природа для режиссера так же полна тайн, символики, переливающейся через край, чем-то внутренним. Высокодуховным. Сложно выразить, какую внушительную нишу занимают вода, лес, ветер в его творчестве.

Пролог картины предстает в качестве психологического сеанса излечивания мальчика от заикания. Метафора необходимости свободы речи, видения, мироощущения для творчества – одна из лейтмотивных для всех картин режиссера. В «Сталкере» блаженный юродивый ходит с повязкой на шее, Мартышка – в платке. Речь, самая суть речи как выражения впечатана в «Зеркало» намертво, потому как относится более к ассоциативной части картины. Она идет бормочущим размытым фоном, стихотворениями Арсения, письмом Пушкина Чаадаеву, предлогом, оформлением, мотивом, поводом к действию. Мишарин, соавтор сценария, писал, что написано все было «сказочно быстро». Неслучайно – слова, диалоги играли второстепенную роль, одновременно выходя на первый план по своей значимости. Картина, к слову, неоднократно переименовывалась. Сначала был «Военрук», затем – «Исповедь», после - «Белый день» - строчка из стихотворений отца. Затем «Белый, белый день». И, наконец, «Зеркало».

Были, разумеется, те, кому «Зеркало» было категорически противно. Великий Юсов, оператор «Рублева», «Катка и скрипки», «Соляриса» обвинял фильм в излишней лиричности, и операторское кресло занял Рерберг. Автобиографичность «Зеркала» не пришлась по вкусу и длиннорукой советской власти. Каким-то чудом одно из кресел жюри занял Бондарчук и Пальмовая ветвь лучшему фильму режиссера не досталась. Зато ФИПРЕССИ и экуменическое жюри назвало «Зеркало» лучшим фильмом последнего десятилетия. Позже Юсову хватило храбрости сказать: «К сожалению, Андрей, это твой лучший фильм».

А лучший фильм последних десяти лет Тарковский посвятил матери - нравственному ядру своей жизни. Более того, с религиозной точки зрения она – центр мироощущения, но на уровне бытовом – и трудно, и никчемные ссоры, и бедность, и одиночество. Она была изумительно отражена Тереховой. Не сыграна – отражена, что принципиально для Тарковского. Сейчас покажется диким то, что Тарковский не снимал более трех-четырех дублей. Все это - ради сохранения животворности картины, которая в "Зеркале" бьет ключом.

Арсения Тарковского, отца режиссера, Андрей считал первым русским поэтом. Бескомпромиссно. Со своей собственной духовной концепцией, со своим миропониманием, «видением» скрытых общемировых духовных фибр. В «Зеркале» свои стихотворения читает сам Арсений, в «Сталкере» сочиняет мифологический Дикобраз. С томиком стихов Арсения ходит Евгения, дабы лучше понять этот странный русский язык. Они напитывали бездонного режиссера до глубины колодца. Учили видеть скрытую красоту богосозданного мира, которую затем гений отражал в своих масштабных кинопроизведениях.

И «Зеркало» ослепительно красиво, хотя его красота будет непонятна не обремененному интеллектом зрителю. Честно говоря, первая моя мысль была, что фильм снят просто божественно. Уникально целостно, беспрецедентно органично. Режиссер словно берет зрителя, как ребенка, впервые нашедшего потертую кассету в укромных домашних коробках, за руку и раскрывает неощутимую пелену, дымку, прячущую за собой сакральную душу мира. И удивляет все – легчайший рапид, создающий напряжение времени в кадре (а все мы знаем глобальное значение времени для Тарковского), сгорающий сарай под сводами дождя эмоционально опустошает игрой цветов, ветер (а первый раз он используется режиссером как часть натурализма именно в «Зеркале») колышет кружевные простыни, капающее молоко, теплое, золотистое стекло и – зеркала, разноформенные, потертые и пыльные.

Зеркала есть самый многоплановый элемент картины. С первого взгляда – взор «изнутри», запечатление времени как оно есть, реставрация памяти. Именно потому, мне казалось, Тарковский и использует этот предмет (тогда я еще не знала, что символы в его творчестве вообще следствие возможной ошибки). Разумеется, это не так. Внутри своей частичности относительно общей концепции картины, зеркало – глобальная метафора, фокусирующая суть сквозь все философское многоголосье фильма. В единственном глубоко личном, трагически-автобиографическом фильме Тарковского герой прямо ни разу не отражен. «И во всех зеркалах отразился тот, который не появился», - подсказывая антитезирует Ахматова.

«Все до единого эпизоды имели место в моей жизни», - позже говорил режиссер. Оставаясь автобиографичной картиной, «Зекало» потрясает своей многомерностью, в смысловом плане оно чуть ли не сферично. Много было сказано о памяти, о ее суде, о природе, живущей вместе с человеком и одновременно совершенно раздельно от него, о духовном стержне семьи Тарковского, о зеркалах, могущих отразить и прошлое, и настоящее, и будущее, но неспособных выразить самого человека. В игре зеркал все так странно меняется, так свободно ведут себя вещи и люди. Раскрывают саму сердцевину на пределе самовыражения. Исповедываются. Ибо для Тарковского тема исповеди и совести – лоно внутреннего диссонанса, разрушения, великих общечеловеческих проблем. И в удивительном, высокодуховном, масштабном "Зеркале" память предстает не как система координат, но их разрушение, создающее вневременное пространство, пленительно-естественное, дышащее, живое. Как осколки памяти, собранные в едином отражении безбрежной и уникальной художественной формы.

Что в имени тебе моем?
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…