128 ударов сердца в минуту

Просто захотелось оставить это здесь. Любопытный взгляд на фильм и отличный текст.

«128 ударов сердца в минуту». Реж. Макс Джозеф, 2015

Наш первый фильм — просто идеальная находка для того, чтобы открыть рубрику о текущем кинорепертуаре: он скромный, неброский, незрелищный. Напрашивается слово «тихий», но это как раз не про него: мегатонны танцевальных треков, надрывающих колонки — единственный резон посмотреть его все-таки в зале, а не дома. Главный герой, Коул (Зак Эфрон) — диджей, точнее — хочет стать прославленным диджеем, а если уж быть совсем точным — придумал еще в школе, что будет им, и, как водится, убедил в своей избранности еще троих соседских пацанов, которые рады присоседиться в качестве раскрутчиков и видят в этом свое будущее и ту золотую жилу, что позволит им слинять от починки крыш под отцовский окрик на ту сторону Голливудских холмов. Потому что ребята живут по эту, в долине Сан-Фернандо. Здесь производят лучшее в Америке порно, но оно не интересует ни их, ни авторов фильма. Когда на домашней вечеринке, которую их пригласили обслуживать за холмы, в Голливуд, фифа, потягивающая коктейль в шезлонге, фыркает от перспективы поесть суши в Сан-Фернандо — хотя славятся они не меньше тамошнего порно, — ребята внутренне на ее стороне. Авторы тоже, но у них особое мнение о том, как нынче пересекается эта граница.

Конечно, если брать диджея как метафору успешного творца, для начала нужно знать законы анатомии, воздействие ритма на человеческий организм, чтобы разогреть, раскачать, завести и пустить в отрыв, это «АБВГДейка», а «128 ударов» — все-таки фильм из Америки, где в точную науку верят и диск-жокеи, и постановщики бродвейских мюзиклов, и сценаристы, и писатели, и кинорежиссеры. Но по ходу фильма и общения со старшим демиургом танцпола (Уэс Бентли), чья звезда идет на убыль в силу его прогрессирующего алкоголизма, Коул узнает две вещи: 1) хотя трек генерируется компьютером, сводимые звуки должны иметь живое происхождение (удар всамделишного барабана, грубо говоря) и 2) учиться — значит, осваивать опыт успешных, но художник становится звездой тогда, когда освобождается от заимствований и создает что-то сугубо своё. Микшируя, как положено диджею, эти две истины в свободном, раскрепощенном состоянии сознания, которого Коул достигает за счет, опять-таки, комбинации влюбленности и наркотиков галлюциногенной группы, он находит свой путь: наполняет ритмически модный и актуальный по стандартам с той стороны холмов узор звуками с этой, из родной Сан-Фернандо: звук патрульного вертолета, который он слышит во время утренней пробежки, гвоздей, заколачиваемых в крышу дружбаном-пролетарием (актер Джонни Вестон — новая Мария Шелл в штанах, Голливуд много потеряет, проморгав этого парня), фразу новой возлюбленной (Эмили Ратайковски, чьи откровенные фотосессии стоят того, чтоб на них взглянуть), сказанную перед первой ночью любви, когда она припечатала первый поцелуй новой для Коула таблеткой, жалобы приятеля, потерявшего жизненный драйв и веру в успех предприятия накануне нелепой в своей случайности, как всегда и бывает, смерти от передозировки.

Коул переложил звуки жизни, какую он знает, на ритм мира, где за истории платят деньги. И вот тут мы утыкаемся мордой в о-го-го какую послевоенную киношную традицию, ведущую начало от «Маменькиных сынков» Феллини, чтобы обнаружить: за 60 лет она претерпела полную девальвацию. Феллини — один из тех, с чьими именами связано само возникновение в конце 1950-х понятия «авторское кино», а «Маменькины сынки» — программный документ авторского синдрома. Феллини рассказывает точно такую же историю о компании провинциальных оболтусов, полуавтобиографическую, и жизнь их обретает смысл только став предлогом и сюжетом книги одного из них, описавших их брожения, а тот, в свою очередь, просто изложив анекдоты своей юности о жизнях без судьбы в городке без названия, становится римским модным писателем (Феллини же — режиссером).

40 лет спустя, когда восходили звезды Марка Уолберга и Леонардо Ди Каприо, в фильмах с аналогичным сюжетом «авторству» выписывался обязательный рецепт «школы улиц» и они становились культовыми для поколения 90-х, возведшего альтернативу в шик («Дневники баскетболиста»). Еще 10 лет спустя, когда оформлялся Ченнинг Татум, авторское кино из фестивального угощения и прокатного десерта для киногурманов превратилось в обязательное регулярное предложение для заполнения отведенной под него прокатной ниши, а подобные истории стали слишком прошлым веком для больших фестивалей, превратившихся в модные подиумы для киношных трендов, и перекочевали в Санденс, став чем-то вроде обязательной программы для недорогостоящей тренировки будущих голливудских поденщиков («Как распознать своих святых»). Сегодня, когда Зак Эфрон (или его агент) все никак не решат, в какую сторону качнуть звездную лодку растренированного и отрастившего на гормонах волосы на груди вчерашнего идеального твинка из школьных мюзиклов (в прошлогодней комедии «Соседи. На тропе войны» его персонажа назвали «идеальным геем, выращенным в пробирке», и это кажется вполне рабочим вариантом для его дальнейшего продвижения), эти истории уже не достигают и Санденса — они просто прокатный балласт перед сдачей на кабельное ТВ. Причем на заграничное — фильм финансировала французская Canal Plus. Пущенный Феллини бумеранг, достигнув Голливудских холмов, где пацан из Римини взял 4 «Оскара» и чуть не переснял «Кинг-Конга» со Стрейзанд в главной роли, вернулся в безымянную провинцию.

Но в том и обаяние картины, что вернулся-то он именно на свое место. Кинематографическая расслабленность ленты (ее редкие волшебные моменты связаны с крупными планами Эфрона, потрясающей модели для мгновенного снимка, — навазелиненный объектив фиксирует его мутные от набежавших от зависти и крепкой марихуаны слез глаза, измененное счастьем и PCP состояние его вдруг ставшего по-младенчески безмятежным лица поймано в контровом свете утренней зари) адекватна нынешнему расслабленному состоянию людей молодого поколения и тех, кто остался молодым душой. Это, как говорят наши друзья-американцы, very today. Прощание с веком происходит не всегда под бой курантов, но теперь оно свершившийся факт. Эпоха, когда о творчестве и человеческой судьбе говорилось с придыханием и торжествовали эго и социопатия, завершилась. Сегодня больше похоже на конец Средневековья или раннее Возрождение, когда Бах просто аккуратно выполнял заказы и никто не боялся умереть в 50 лет, так ничего не успев. В эпилоге под титры через запятую показаны дальнейшие судьбы героев: этот пашет в фирме, наживающейся, как большинство сейчас, на неблагополучии живущих в кредит, тот — стоит на фейс-контроле, другая подает гамбургеры и учится совсем не в Стэнфорде, а Коул ездит по вызовам обслуживать голливудские вечеринки. Иногда они вместе проводят время. Именно так. Жизнь одного не лучше и не хуже жизни другого: просто — жизнь. Мне кажется отрадным, что времена фетишизации искусства, доведенные до абсурда Уорхолом, проходят, и новым поколениям не будут морочить головы мифами об избранности творцов. Вот прямо сейчас в провинциальных городах Европы и России они немногочисленными горстками коротают вечера за фильмом про то, что в творчестве в целом и в кино в частности нет ничего сакрального. Как и в городе по ту сторону Голливудских холмов. На смену вертикали иерархий пришла горизонталь равноценности всякой формы жизни и, если приходится зарабатывать самому, вынужденной самореализации в ней. Потому что если лезть на вершину Голливудских холмов — там вы найдете просто буквы, с которыми можно лишь сфотографироваться на память. Студии, где трудятся Скорсезе и создатели «Звездных войн», расположены на равнине. Совершенно такой же, как та, где снимают порно. Такой же, как те, где живем ты и я. Завтра повсюду будет просто еще один день.