Нам
любовь
не рай да кущи,
нам
любовь
гудит про то,
что опять
в работу пущен
сердца
выстывший мотор.
(с)

Когда я заканчивал третий курс на факультете режиссуры кино и телевидения, один из преподавателей с упреком заинтересовался: "А почему Вы до сих пор не сняли ни од­ного фильма?". Я, слегка запутавшись в сути столь экзистенциального вопроса, не стал уточнять, что снял несколько экспериментальных короткометражек, которых, ра­зу­ме­ет­ся, никто и никогда не увидит, а просто заявил, что пока не изобрел ки­но,

поэтому и не снимаю. Вырвался такой пара­доксальный и в какой-то степени даже претенциозный ответ, ко­неч­но, спонтанно, од­нако затем я, поду­мав над сказанным, пришел к выводу, что это одна из наиболее точных и ценных мыслей, высказанных мною за все двадцать лет существования. Дей­ствительно, искусство — та единственная сфера человеческой деятельности, где все время надо заново изобретать велосипед. Прав был Маяковский, поставивший "nihil" над всем, что было сделано до него, потому что это первый шаг на пути к под­лин­ному созиданию.

Впрочем, творческий кризис может быть обусловлен и другими, более прозаическими причинами. Например, деньгами. Вернее, их отсутствием. Положение не ме­ня­ется, а идеи за это время рождаются, развиваются и умирают, превращая носителя в хо­дячую путикулу нереализованных амбиций. Примерно в такой ситуации оказался Леос Каракс после коммерческого провала "Полы Х". В конце прошлого века его прозвали "про­кля­тым поэтом кино" и включили в список наиболее важных кинематографистов будущего, а по­том он пропал на тринадцать лет, сняв за этот срок лишь один среднеметражный фильм под названием "Дерьмо" для альманаха "Токио!". В 2012-м Каракс вернулся на большой экран, чтобы пока­зать свою послед­нюю ра­боту. Последнюю, увы, не только на данный момент, а вообще, потому что "Свя­тые мо­торы" — это и завещание, и само наследство, и, нако­нец, предсмертное пись­мо, а они, как известно, те­ряют свою значи­мость, если их авторы выживают...

Август, 14-ое число, Париж, подземка метро. Любимая Каракса Екатерина Голубева, страдавшая от про­дол­жительной депрессии, трагически умирает. Некоторые потом на­зо­вут это самоубийством, но исчерпывающих данных нет и поныне. Леос снимает для нее картину, не имеющую ни аналогов, ни рамок. Если предыдущие ленты француза предс­та­в­ляли собой хронику субъективного восприятия фактов из собственной биогра­фии, то сейчас перед нами пропитанная скорбью хроника сослагательных наклонений. Уже то, что экранное альтер-эго режиссера Дени Лаван играет здесь не Алекса, как это бывало раньше, а Оскара (Леоса Каракса на самом деле зо­вут Алекс Оскар Дюпон), говорит о том, что для постановщика "Святые моторы" выделяется на фоне всех пре­ды­­ду­щих творений.

Каракс в этом фильме, подобно Катону Младшему, вскрывает себе живот и разбрасывает внутренности по помещению, лишая зрителя необходимости анализировать происходящее. Какой может быть логический подход, если твой собеседник дважды за разговор себя убивает, но продолжает говорить, причем о самых сокровенных вещах? Это публичная исповедь, пропитанная скорбью и самоиронией, здесь нет места для рациональности, потому что она не вписывается в контекст смерти. И Каракс грустно улыбается, ему нравится умирать, для него это лучше, чем умереть.

@ Fri, 09 Oct 2015 23:22:09 +0300