Я смотрю в пространство неба, небом взор мой поглощён.
Я смотрю в глаза: в них та же даль пространств и даль времён…
Валерий Брюсов

     Спелое, бархатистое тело пустыни возлежит под безбрежным безукоризненно голубым небом. Изредка выпуклости её барханов пересекаются тонкой цепочкой верблюдов. Пленительные очертания строптивицы вольно интерпретируют изгибы женских фигур с полотен Сальвадора Дали. Она то расслабленна, то тревожна. Однако та ли это обетованная terra firma*, которую ищет семейная пара Кит и Порт Морсби и на

которой жаждет существовать каждый представитель рода земного? Вряд ли. Зыбка даже не песчаная почва Сахары – рассыпаются на песчинки и атомы сомнений перемещающиеся по ней люди, коим свойственно добывать ответы вовне и крайне редко – внутри самих себя…

Города, мегаполисы, страны,
континенты, моря, океаны,
небоскрёбы, дома… и всё же это всегда
мир одного человека.

(Карен Джангиров)

     С начальных чёрно-белых документальных кадров с титрами нам докучает шумный, суетливый послевоенный Нью-Йорк 1947-го года. И становится ясно, как божий день: в этом гудящем улье невозможно замереть хоть на секунду, чтобы осознать, кто ты. Отсюда хочется исчезнуть, испариться, выпасть любыми осадками на другом краю планеты, чему и следуют главные герои. Вместе с приятелем Таннером они бегут, бегут без оглядки under the sheltering sky.** Бусиф, Айн-Крорфа, Мессад, Эль-Гаа… Названия перекатываются отзвуками, как «серебряный бубенец во рту», и не удерживают вечных странников. Кит с Портом живут на ходу, в компании не распакованных чемоданов, перевозя с места на место ворох ненужных материальных якорьков, но вещам и безделушкам не под силу изменить курс их судна. Или поезда, что во сне Порта врезается в гору из простыней – мягких, податливых и… вязких. В фильме на первых минутах даётся чёткое разделение туриста и путешественника. Турист – явление временное и краткосрочное, стремящееся вернуться домой. Путешественник – тот, кто может остаться. Порт – типичный путешественник от рождения. Дело не в его тяге продолжать путь, а в том, что он никогда по-настоящему нигде и ни с кем не был. Разве только в ему видимом чертоге, близком к царству грёз… «Ты не боишься одиночества», - говорит ему Кит, и он подтверждает это: «Иногда меня здесь нет, я очень далеко…»

Если небо не хочет спускаться к тебе,
придумай другое небо.

(Карен Джангиров)

     Хроника одного путешествия, предпринятого с целью оживить чувства двоих, на поверку оказывается чем-то иным, близким к уменьшенной модели общества отчуждения. Это противостояние личности-сердцевины окружающей оболочке, поиски умудрённости через уход от непрошеных благ прогресса. Это и явственное предостережение: духовная Сахара поджидает человечество, привыкшее идти проторёнными дорогами. Нельзя коротать век с пустотной погремушкой в груди…

Эти странные люди живут на земле
как будто живут на земле
как будто живут
как будто

(Карен Джангиров)

     Умудряясь не повториться ни в одной из работ, Бернардо Бертолуччи сохраняет приметы своего стиля в каждой из них. «Под покровом небес» содержит все характерные для него черты: погружение в экзотические виды, медитативность кадра, исследование природы отношений мужчины и женщины, и, конечно, их внутреннюю оголённость, преобладающую над эпатажными физиологизмами. Эротическая сцена на ложе из марокканского песка, признанная одной из лучших любовных сцен в мировом кинематографе и одновременно заклеймённая зрителями-пуристами и книголюбами, – целиком и полностью порождение фантазии Бертолуччи. Только у него человек бросает вызов устоям через экзистенциальные акты. Только он вручает скипетр и державу скрытым мотивам, в то время как социальные роли несут шлейф королевской мантии за Его Величеством Подсознанием. Только его герои разрушают стереотипы не ради славы, а из-за нравственных деструктивных процессов, которые раздирают их на куски. Не оттого ли должная воспеть единение Кит и Порта, их африканская консуммация неодолимо разъединяет супругов? Африка Порта и в этот миг – его основное прибежище, а для Кит очевидно обладание соперницы её мужчиной.

В каждой любви
с целеустремлённостью носорога
неустанно ищем подробностей,
и, когда, наконец,
доходим до самой последней,
незаметно становимся
глубоко-глубоко
несчастными…

(Карен Джангиров)

     Джон Малкович и Дебра Уингер, помещённые в зной, пыль и ветер североафриканских ландшафтов, неотъемлемы от канвы сюжета. Уингер играет свою героиню с дотошностью отличницы от кино, и то, до каких рубежей познания, дозволенных социумом и тем более запрещённых им, в состоянии дойти Кит, хочется выведать у актрисы. Фатализм и созерцательность Порта Морсби переданы Малковичем настолько убедительно, что ему веришь безоговорочно. Исторгнутое из потаённых глубин души признание жене – зенит его актёрского рисунка, такого сочного, что хочется воскликнуть: «Забальзамируйте мне душу, пусть сполна сегодня льётся дождь в безжизненной пустыне и расцветает в небе жёлтая луна».

     Если идейное содержание киноленты до сих пор подаёт поводы для полемики, то её художественные и эмотивные средства неоспоримы. Постоянный оператор Бертолуччи Витторио Сторраро, прозванный соотечественниками богом светотени, колдует здесь, словно всемогущий джинн, повинуясь приказам владельца волшебной лампы. Красновато-оранжевая марсианская гамма сменяется насыщенно-синими, аквамариновыми оттенками ночи с серпом белого месяца-жнеца, а затем пыльным, серым небом. Сторраро поэтизирует не только пейзажи, но и портреты, и будничные сцены. Профили в кровати, подсвеченные скудными солнечными бликами в гостиничном номере, или город глазами Порта заставляют сердце останавливаться вслед за зрачками, чтобы успеть запомнить «невыносимую лёгкость бытия».

     Музыкальное наполнение картины имеет два измерения. Во время знакомства с реалиями Чёрного континента нас обволакивают и увлекают в сакральные ритуалы монотоные, магические, первозданные звуки аутентичных мелодий, записанные и обработанные Ричардом Хоровицем. Центральная же тема и её ответвления придуманы гениальным японским композитором. Рюити Сакамото сотворил гармонию из диалога вселенной и человеческого микрокосма сначала на просторах растрескавшейся под солнцем земли, а несколько лет спустя – на вересковых пустошах «Грозового перевала».

     «Под покровом небес» входит в трилогию Бертолуччи об инородной для Запада культуре (в неё принято включать также «Последнего императора» и «Маленького Будду»), но пребывает в его творческом наследии особняком. Взяв за основу роман Пола Боулза, ярый противник литературного компонента в кино снял то, что хотел, так, как он это видел, вызвав на себя перекрёстный огонь преданных читателей и самого автора. Громокипящая, суровая, автобиографичная книга после соприкосновения с личностью итальянского мэтра снова превратилась в живое дерево и пустила лирические ростки. Сместив акценты и заручившись присутствием писателя в картине в качестве рассказчика, режиссёр не спас киноленту от критики. Мне думается, я знаю причину конфликта. Боулз – рационалист, масштабный эпик и классицист; Бертолуччи – ювелир-инкрустатор, менестрель и апологет кинематографического барокко. Боулз статичен, как монумент, Бертолуччи – воплощение пластики. Боулз – земля; Бертолуччи – воздух и небесный свод, усыпанный звёздами. Каждый из художников вложил в собственное произведение слишком много себя, а потому закономерно, что фильм «Под покровом небес» впитал свет своего создателя, его тени, марево представлений об искусстве и жизни, опыт. Это часть самого Бернардо Бертолуччи, доступная всем нам…

Что жизнь?!
Сначала реки грёз
и светлый бег хрустальных вёсен,
затем закат осенних трав
и череда уставших солнц, потом
катящийся вдали бессонный балаганчик,
и, наконец, утраченная смерть,
и долго-долго длящееся небо…

(Карен Джангиров)

     *  твёрдая земля (лат.)

     ** The Sheltering Sky – букв. с англ. – «укрывающее небо», «защищающее небо»

@ Sat, 10 Oct 2015 11:35:29 +0300