себя, бросил университет и занялся журналистикой. Много путешествовал, заводил бурные романы, но всегда знал, что женится только на Мерседес и проведёт с ней всю свою жизнь. Так и случилось. Мерседес стала для него всем - женой, другом, матерью двух его сыновей, секретарём, экономкой. После почти тридцати лет вместе, знаменитый писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе снова признался в любви жене, коронованной богине своего сердца. Этим признанием стал роман "Любовь во время холеры", посвящённый, конечно же, Мерседес. Он о любви, что поражает, как молния, мучает, подобно тяжкой болезни, и даже всепоглощающее время не имеет власти над ней. История бедного телеграфиста Флорентино Ариса, ожидавшего взаимности красавицы Фермины Даса пятьдесят один год, девять месяцев и четыре дня, стала самой оптимистической книгой Маркеса. Именно в ней он находит единственную путеводную нить, способную вывести из лабиринтов одиночеств, любовь. Виртуозно и легко, с нежностью, иронией и грустью создаёт писатель многочисленные лики любви:романтической и робкой, безответной, и по-юношески неловкой, чувственной, и зрелой, предзакатно мудрой, всепрощающей, и каждодневной супружеской, сохранить которую - дьявольски трудное дело.
Пройдёт 20 лет со дня первой публикации романа, и "Любовь во время холеры" прочитает кино-продюсер Скотт Стайндорф. С первой же фразы "Так было всегда: запах горького миндаля наводил на мысль о несчастной любви", Стайндорф был очарован неотразимой поэтичностью языка и стилем романа, так же как его главный герой, Флорентино Ариса, своенравной красотой и обаянием Фермины, объекта своей неугасимой любви. Стайндорф начал бомбардировать Маркеса просьбами и предложениями о покупке прав на экранизацию. Он сравнивал себя с Флорентино и готов был ждать сколько угодно, чтобы добиться "взаимности" писателя. После трёх лет переговоров и уговоров его упорство и настойчивость вознаградились согласием Маркеса на экранизацию одного из двух самых его знаменитых романов.
Следует отдать должное Стайндорфу. Он делал всё возможное, чтобы экранизация романа Маркеса стала событием в мире кино. Съёмки проходили в Картахене, родном городе писатeля. Хотя город в романе и безымянный, но описания его крепостных стен, увитых невероятными цветами ярко раскрашенных старинных домов, уютных площадeй, тенистых парков и скученных, уходящих к горизонту фавел, не оставляют сомнений в том, что это любимaя Маркесoм Картахенa. Актёрский ансамбль включил талантливых исполнителей из Европы, Латинской Америки и США, во главе с испанцем Хавьером Бардемом. Первым выбором на роль Фермины была колумбийская певица Шакира, Ремедиос Прекрасная современной поп-музыки, о которой Маркес говорил, что никто не сравнится с ней ни в пении, ни в танце, ни у кого нет такой невинной чувственности, которая кажется ее собственным изобретением. Шакира отклонила предложение, но написала для фильма три песни, которые сама исполнила.
Снял фильм британский режиссёр Майк Ньюэлл, создатель таких разных картин, как "Гарри Поттер и Кубок огня", "Донни Браско" , "Четыре свадьбы и одни похороны" и "Улыбка Моны Лизы". Но есть в резюме Ньюэлла совершенно особенное кино, "Колдовской апрель", экранизция одноимённого романа, поставленная с утончённым изяществом и излучающая чарующую атмосферу любовного настроения, в которую персонажи радостно погружаются, а зрители верят им безоглядно. Именно "Колдовской апрель" позволял надеяться, что чудо удачной экранизации "Любви во время холеры" возможно. Что животворящая, обновляющая, возрождающая сила любви, струящейся со страниц романа, переполнит экран и захватит зрителя так же, как волшебство писателя, которое продолжает увлекать за собой всё новых читателей.
Чудa, к сожалению, не произошло. При переносе книги на большой экран самое главное было утеряно - присутствие автора, неотделимого от литературных миров, созданных его воображением, его пленительный слог и стиль, благоухание невероятной прозы, пресловутая магия, которая так органично сплелась с реализмом в творчестве Габо. Его проза движется легко, ходит нежными стопами, а экранизация романа получилась тяжеловесной и расплывшейся, лишённой внутренней мелодичности и ритма. В ней нет иронического подтрунивания автора над героями, подсмотренными в карибской действительности, превосходящей самое буйное воображение, понимания их слабостей, вечной к ним любви. Хорошие актеры, не сумев найти верную тональность при создании экранных воплощений персонажей романа, или переигрывали, превращая их в карикатуры, или создавали из них вялые, бледные, безжизнeнные тени. Озвученная страстными, волнующими песнями Шакиры, красиво снятая картина Стайндорфа и Ньюэлла бесконечна далека от головокружительного романтизма всеохватной, философской и, при этом, глубоко интимной прозы Маркеса, обладавшего даром превращения кусочков обыденности в уникальные магические видения, в которых фантазия и реальность, совмещаясь, отражали жизнь и конфликты целого континента на фоне судеб необычных, не от мира сего героев. Роман Маркеса столь, казалось бы, кинематографичный, с яркими, незабываемыми образами, явно бросает вызов попыткам адекватно перевести его на язык кино. Caм Габо дает ключ к пониманию того, почему это невозможно:
"Она (Фермина) показалась ему (Флорентино) такой прекрасной, такой соблазнительной и так непохожей на всех остальных людей, что он не мог понять: почему же других, как его, не сводит с ума кастаньетный цокот ее каблучков по брусчатке, и сердца не сбиваются с ритма от вздохов-шорохов ее оборок, почему все вокруг не теряют голову от запаха ее волос, вольного полета ее рук, золота ее смеха. Он не пропустил ни единого ее жеста, ни малейшей приметы ее нрава и ни разу не приблизился к ней из боязни разрушить очарование."
Разрушенное очарование, пожалуй, и есть наиболее точное объяснение того, почему не только самые известные романы Маркеса, "Сто лет одиночества", "Любовь во время холеры" и "Осень патриарха", но и вся его проза не должна подвергаться (по)пыткам экранизирования, Это также предостережение для тех, кто, всё-таки решится. Вновь и вновь, результат будет подобен сморщенной, пустой оболочке, изъеденной муравьями - тому, что осталось от последнего в роду обречённых на одиночество, единственного из всех, зачатого и рождённого в настоящей любви. Так и писателю, наделённому несравненным, неповторимым даром магии слова, не суждено возродиться на экране, даже если желание экранизировать его книги вызвано искренней к ним любовью кино-адаптаторов. Он обречён на сто лет кинематографического одиночества.
Подписываюсь под каждым словом! Не видел ни одной экранизации, которую можно назвать удачной. Фильм абсолютно слабый, хотя видно, что режиссер старался.
Подписываюсь под каждым словом! Не видел ни одной экранизации, которую можно назвать удачной. Фильм абсолютно слабый, хотя видно, что режиссер старался.
Спасибо!
Они все очень старались, но Маркес, при всей кажущейся кинематографичности, абсолютно непереводим на язык кино. Лучший пример - сцена вознесения Ремедиос Прекрасной в "Сто Лет Одиночества". Она так и просится на экран:
"И Ремедиос Прекрасная стала блуждать в пустыне одиночества, не испытывая, впрочем, от этого никаких мук, и постепенно становилась взрослой во время своих снов, лишённых кошмаров, своих бесконечных купаний, беспорядочной еды, долгого и глубокого молчания, за которым не крылось никаких воспоминаний. Так оно и шло до того самого мартовского дня, когда Фернанда, собираясь снять с верёвки в саду простыни и сложить их, кликнула на подмогу всех женщин. Не успели они приступить к делу, как Амаранта заметила, что Ремедиос Прекрасная вдруг стала удивительно бледной, даже как будто прозрачной.
— Тебе плохо? — спросила она.
Ремедиос Прекрасная, державшая в руках другой конец простыни, ответила ей с улыбкой сострадания:
— Напротив, мне никогда ещё не было так хорошо.
Едва только Ремедиос Прекрасная произнесла эти слова, как Фернанда почувствовала, что ласковый, напоенный сиянием ветер вырывает у неё из рук простыни, и увидела, как он расправил их в воздухе во всю ширину. Амаранта же ощутила таинственное колыхание кружев на своих юбках и в ту минуту, когда Ремедиос Прекрасная стала возноситься, вцепилась в свой конец простыни, чтобы не упасть. Одна лишь Урсула, почти совсем уже слепая, сохранила ясность духа и сумела опознать природу этого неодолимого ветра — она оставила простыни на милость его лучезарных струй и глядела, как Ремедиос Прекрасная машет ей рукой на прощание, окружённая ослепительно белым трепетанием поднимающихся вместе с ней простынь: вместе с ней они покинули слой воздуха, в котором летали жуки и цвели георгины, и пронеслись с нею через воздух, где уже не было четырёх часов дня, и навсегда исчезли с нею в том дальнем воздухе, где её не смогли бы догнать даже самые высоколетающие птицы памяти."
Спасибо!
Они все очень старались, но Маркес, при всей кажущейся кинематографичности, абсолютно непереводим на язык кино. Лучший пример - сцена вознесения Ремедиос Прекрасной в "Сто Лет Одиночества". Она так и просится на экран:
"И Ремедиос Прекрасная стала блуждать в пустыне одиночества, не испытывая, впрочем, от этого никаких мук, и постепенно становилась взрослой во время своих снов, лишённых кошмаров, своих бесконечных купаний, беспорядочной еды, долгого и глубокого молчания, за которым не крылось никаких воспоминаний. Так оно и шло до того самого мартовского дня, когда Фернанда, собираясь снять с верёвки в саду простыни и сложить их, кликнула на подмогу всех женщин. Не успели они приступить к делу, как Амаранта заметила, что Ремедиос Прекрасная вдруг стала удивительно бледной, даже как будто прозрачной.
— Тебе плохо? — спросила она.
Ремедиос Прекрасная, державшая в руках другой конец простыни, ответила ей с улыбкой сострадания:
— Напротив, мне никогда ещё не было так хорошо.
Едва только Ремедиос Прекрасная произнесла эти слова, как Фернанда почувствовала, что ласковый, напоенный сиянием ветер вырывает у неё из рук простыни, и увидела, как он расправил их в воздухе во всю ширину. Амаранта же ощутила таинственное колыхание кружев на своих юбках и в ту минуту, когда Ремедиос Прекрасная стала возноситься, вцепилась в свой конец простыни, чтобы не упасть. Одна лишь Урсула, почти совсем уже слепая, сохранила ясность духа и сумела опознать природу этого неодолимого ветра — она оставила простыни на милость его лучезарных струй и глядела, как Ремедиос Прекрасная машет ей рукой на прощание, окружённая ослепительно белым трепетанием поднимающихся вместе с ней простынь: вместе с ней они покинули слой воздуха, в котором летали жуки и цвели георгины, и пронеслись с нею через воздух, где уже не было четырёх часов дня, и навсегда исчезли с нею в том дальнем воздухе, где её не смогли бы догнать даже самые высоколетающие птицы памяти."
И лучезарные струи сияющего ветра, и ослепительно белое трепетание простынь, которое сродни прозрачной бледности Ремедиос, и реакция женщин Буэндиа на чудо вознесения чистейшей, не осознающей своей грозной силы, красоты - всё это так ощутимо, так ярко, и прекрасно перенеслось бы в кино. Но Маркес - волшебник, закончивший сцену на невероятной ноте: "вместе с ней они (простыни) покинули слой воздуха, в котором летали жуки и цвели георгины, и пронеслись с нею через воздух, где уже не было четырёх часов дня, и навсегда исчезли с нею в том дальнем воздухе, где её не смогли бы догнать даже самые высоколетающие птицы памяти." И вот эти птицы памяти приводят, прямо-таки, к катарсису. Но в последующих строчках, Маркес разряжает эффект, что бы читатель мог передохнуть: "Мучимая завистью, Фернанда со временем всё же признала чудо и долго потом надоедала Богу мольбами вернуть ей простыни". Возвышенное и земное. Чистейшая мелодрама и юмор. Как такое соединишь в одно целое и переведёшь на экран без потерь?
Добротная рецензия, приятный слог... Мне довелось сначала посмотреть саму экранизацию и уже значительно позже я прочитала роман Маркеса. Фильм меня не разочаровал, первоисточник восхитил - я упивалась чтением
Добротная рецензия, приятный слог... Мне довелось сначала посмотреть саму экранизацию и уже значительно позже я прочитала роман Маркеса. Фильм меня не разочаровал, первоисточник восхитил - я упивалась чтением
Спасибо!
Все, кто принимал участие в экранизации, старались, ничего не скажу, но Маркеса нужно только читать. Я видела несколько фильмов по его книгам, и они быстро забылись, а книги - нет.