В прошлом году в Мариенбаде

Предисловие от автора: данный текст имеет экспериментальный характер и является не рецензией, а, скорее, эссе, которому я постарался придать сюрреалистический оттенок, поэтому прошу Вас, уважаемый читатель, не удивляться «странностям» используемого мною литературного языка.

Когда я смотрел этот фильм? Никогда. А может вчера? Или несколько дней назад? Неделю? Месяц? Год?.. Может быть, очень может быть. Однако, несмотря ни на что, крайне сомнительно. Все же я скептик. Прав был «самый остроумный человек Великобритании», когда говорил, что скептицизм — это начало веры. Я, как и «Бульдог Дарвина», слишком большой скептик, чтобы отрицать возможность чего бы то ни было. Поэтому может быть. Но я не помню этого.

Но если я этого не помню, то, возможно, я это просто забыл?.. Подобно тому, как забываешь лицо человека, который сидит рядом с тобой в автобусе, а потом незаметно выходит из него, пока ты смотрел на других. А теперь ты снова смотришь на то сидение, где находился этот человек, пытаясь понять, чем он тебя так зацепил, и зацепил ли вообще. Ведь если да, то ты не имел права его потерять. Хотя черт с ней, с потерей, ты не имел права даже не заметить, что потерял…

А автобус продолжает ехать (раздается продолжительное эхо после слова «ехать», которое сопровождается еле слышным звуком шин, облизывающих асфальт)… Пространство! Где я смотрел этот фильм? Нигде. А может в своей комнате? В гостиной? В коридоре? В (кино)театре? Во сне? Да, скорее всего, во сне! Там, когда абсурд обоснован, там, когда отсутствие рациональности рождает несуществование иррaциональности. Так что же я видел? Ничего.

Я не могу сказать, что я не видел ничего. Будет правильней сказать, что я видел ничего. Да-да, именно так! Я видел, слышал и чувствовал это «Ничего», которое не перетекало в пустоту и дышало абсолютной свободой. Свободой от рамок, ограничений, общепринятых стандартов и догматов. Я видел легкость повествования, вызванное отсутствием какого бы то ни было сюжета, я видел виртуозное обращение с формой, фундаментальной основой которой была только фабула.

Я видел фотогалерею, в которой фотографии оживали под взором камеры, а потом уходили в небытие, чтобы потом, транзитом через инобытие, вновь появиться через игру зеркал и теней, вновь ожить с очередным волшебным движением руки гениального оператора Саша Вьерни, превратившего свою камеру в наши глаза, благодаря чему мы не просто видим происходящие события, а словно являемся их непосредственными участниками.

Я видел условную условность происходящего, которая, в свою очередь, тоже была условной. Я видел персонажей, которые созданы для одного, но служат для другого, подобно тем картам и/или спичкам, которыми герои играют в Ним Мизер. Уступая главную роль таинственному замку с его пустующими коридорами и садами, действующие лица сами превращаются в декорации, становясь как те статуи, одним которым известна истина о X, A и M.

Именно так обозначены три основных силуэта в этом гипнотизирующем тумане, стирающем границы пространства и времени, тумане, превращающем силуэты в интроспекции того единственного узника, который пытается из него выбраться, но не может, ибо туман окутал сам разум, и ничего не точно, все сомнительно. Сомнение, доставляющее не меньше наслаждение, чем знание. О, как это комедийно-божественно!

Ни об одном эпизоде, ни об одной сцене, ни об одном кадре нельзя с уверенностью сказать, где и когда это происходит. Ни об одном диалоге/монологе, ни об одной мысли нельзя утверждать, что он(а) принадлежит тому или иному персонажу. Один мужской голос перетекает в другой, а потом и вовсе становится женским, диалог одних героев вдруг продолжают совершенно другие, при этом не теряя основной нити беседы.

Нити, зажатые меж пальцев кукловода, руки которого подчиняются не сознательному, а бессознательному.