Морфий

 

Отношусь к Р.Литвиновой всяко, но у неё иногда, как всегда у Балабанова, берет в аренду голос Высшее. Какой-то эгрегор. Наш — не наш, эгрегор этот, вопрос другой и к "чистому кинематографу" отношения не имеет.

 

А я сегодня буду вещать о Кинематографе, воспользовавшись для своих целей материалом под названием "Морфий". Оговорюсь сразу — это не экранизация. Ни разу. За экранизациями М.Булгакова надо обращаться к Бортко. Балабанов же весьма непринужденно распорядился повестью классика на свой вкус, ну, собственно, и я далее буду отталкиваться от его картины для своих вольных проповедей. Для особо упорных ценителей творчества Михаила Афанасьевича поясню: при всей своей фееричности и периодами модЕрновой фантазийности — до мозга костей бытописатель, совершенный запечатлитель времени. Как Чехов, видимо сказывается врачебная выучка. Но разверзнуть по своей воле бездны -- он не может. Описать — да, но не сотворить. Не Достоевский. А Балабанов, как и Федор Михайлович — беспросветный русский сумрак. Сумрачно мыслят, смрадно живут и тускло угасают его герои. Наполняя флюидами смерти и разложения все вокруг, пропитывая запахом запоздалых похорон волосы зрителей.

 

И спрашивать у этого режиссера — где здесь Булгаков — право нелепо. Достоевский с Гоголем, перемноженные и провернутые через мясорубку постмодерна, являются нам в наркотическом бреду. И адским пламенем объятая усадьба, с которой везут утробно воющих жареных людей — есть пожар второго тома "Мертвых душ", как невозможной реальности.

 

Хотя... "Постой, постой птица-тройка-автор!" — слышу я возгласы негодующих читателей. И правда, не будем торопиться. Утверждение ветки традиции от Радищева к Гоголю и через Достоевского и Пелевина к Балабанову — думаю, дорого обойдется без должного обоснования. Но мне как-то фиолетово. Я так ощущаю. Неверные тени в лунном полусвете, как утонувшая панночка или шлюха из "Морфия", как старуха-процентщица ложатся на морок нашей жизни, гротескно ломаясь и утверждая власть Гекаты на унылых просторах русской степи.

 

Счета подбиты. Вы все умерли, вы гниете и боль разложения не заглушить инъекциями морфия. Вас гложет порок в своем суккубическом проявлении и плесень изъела даже самые нежные плоды. Вы чураетесь свежести жизни, и не способны увидеть синих глаз естественной красоты. Ваш второй этаж, с ваннами и ватерклозетами — лишь башня из слоновой кости, где лишенные почвы и корней вы вынуждены возбуждать-возбуждать-возбуждать себя. Окруженные выдуманной жизнью, упрыгиваете в еще более бредовую путями морфия и кокаина. Ха! Свинец вам в голову — во искупление. Почему я обращаюсь к Вам? А потому что Вы — читающий эти строки, такое же неестественное порождение на русском просторе, как и я — эти строки пишущий. Прививка Запада -- вызывает саркому естественной этики и распад. А как это происходит — демонстрирует Балабанов. Изящно. И тошнотворно. Под россыпь "Кокаинеточки". Несогласны? Ваше право.

 

Да, я готов защищать Балабанова от любых нападок и инсинуаций. Это русский режиссер и этим все сказано. Просто миссия его специфическая. Любой его фильм — повествование о грехопадении, иногда с намеком на спасение, иногда с финальным аккордом пасти Ада. Смотри человек — как легко тебе оскотиниться. Как сочна скверна, и как быстро распадается в ней дух и тело. Все честно: оступился однажды — погиб навсегда.

 

Да, это русский максимализм, перерастающий в прорывное мессианство. "И с каждого спросится по таланту его". Если Дух останавливается — он исчезает, обрастая плотью обыденности, если Дух отрицает себя — его ожидают метаморфозы вполне устрашающие. Да, доктор Поляков?

 

Мне иногда кажется, что Балабанов невозможен в прокате. Порой не хватает воздуха досмотреть фильм без перерыва. И вместе с тем — этот автор имеет свой узнаваемый язык и тонкую манеру. Даже ярые его противники не смогут отказать в таланте.

 

Он идеально передает контексты 2-3 уровня. Образность его творений — она не непосредственна, она считывается после просмотра, собирается мозгом потом, в процессе обдумывания, переживания. И получается идеально круглый, законченный гештальт. Вроде -- ходят, пьют чай, играют в карты — и вот она жизнь. Сама, как есть. И между тем — это взгляд со стороны — и на максимально обнаженную натуру. Иногда даже передергивает от глубины погружения в кошмар реальности. Этакое получается трехмерное реконструирование жизни. Отсюда гиперреализм декораций. Вот земская больница, вот русское крестьянство в зипунах, а вот, пожалуйте доктор, к Беккеровскому роялю. И изломанный голос Вертинского. Выстрелы во влажном мартовском воздухе. Хохочущий синематограф. Смертельный поцелуй революции.

 

КонецЪ

 

* — В.И.Ленин. "Памяти Герцена". — Социал-Демократ № 26, 8 мая (25 апреля) 1912 г.