Шалуны они, только унылые. На психической почве. (Аркадий и Борис Стругацкие)
Изувечив человечество затупленными ножницами и тяжёлым поленом, а затем, меланхолично припорошив безразличную Вселенную его пеплом, Ларс фон Триeр, аки тать в ночи, возвращается к месту преступления. Исчезнувшая в ослепительном танце смерти Земля продолжает притягивать его, и фантомной болью сверлит в его мозгу вопрос: "Где начало начал, святая святых, источник жизни и всех бед, ею приносимых?" Единственная возможность избавиться от боли - это погрузиться в источник жизни, он же - источник похоти, в зависимости от точки зрения, и попробовать найти ответ. Что Ларс и делает в 4-часовом кино - двухтомнике "Нимфоманка". Ныряет с головой в источник и обо всём, что видит, подробно и с деталями докладывает, разбив фильм, по своему обыкновению на главы. В "Нимфоманке" их восемь, и в каждой зритель получает возможность узнать что-то новое и об особенностях рыбалки, и о числах Фибоначчи, и о об искусстве, и о религии. Может восхититься неожиданно прекрасной игрой Умы Тyрман в эпизоде, в котором она царила, и ещё раз убедиться, что у Ларса актрисы творят чудеса и совершают подвиги.
Многочисленные поклонники Ларса фон Триера считают его уникальным новатором, бесстрашным и бескомпромисным обличителем лжи и лицемерия. Хулители видят в нём злобного провокатора и женоненавистника, желающего привлечь внимание к собственной персоне. Истина, скорее всего, где-то на пересечении двух мнений, но трудно отрицать, что фон Триер относится к созданию фильмов как, к своего рода, психо-терапии. Практически, про каждый свой фильм, он может сказать: "Это я!" и все они вращаются вокруг образа женщины, которая для фон Триера или яростная, разрушительная, безумная сила или несчастная жертвa, приносимая режиссёрoм на алтарь его внутренних демонов, рождённых непрощёнными и незабытыми глубоко личными обидами. В любом случае, экранным судьбам его героинь не позавидуешь. Исландская певица Бьорк, сыгравшая главную роль в фильме фон Триера "Танцующая в Темноте", вспоминает: "Женщина нужна ему, чтоб одухотворить его фильм, вложить в него душу. Он не может обойтись без женщин, поэтому, завидует им, ненавидит их и должен сломить и сокрушить их во время съёмок." Но Шарлотта Генсбур безоговорочно верит в творческие методы самовыражения фон Триера и не возражает быть сломленной и сокрушённой, сыграв уже в трёх его фильмах. В "Нимфоманке," Генсбур - главная героиня, по имени Джо, которaя рассказывает на протяжении фильма историю своей бурной жизни доброму самаритянину, протянувшему ей руку помощи в минуту отчаяния.
Первый фильм воспоминаний нимфоманки Джо оказался наиболее близким к комедии в творчестве фон Триера, мрачноватой, но с ощутимым юмором. Мысль о том, как после съёмок он заменял в кадрах интимные части тел актёров виртуальным органами исполнителей порно-фильмов, вызывает улыбку. Но Ларс не был бы Ларсом, если во втором томе не начал бы нагнетать тёмные и мрачные страсти, обращаясь к темам садомазохизма, невозможности не только любви, но и понимания, доверия, искренности и бескорыстия между людьми. Неизбежная мизантропия и нескрываемое презрение к человечеству, как всегда в его фильмах, выставлены напоказ крупным планом с разных сторон. Зрителю, ожидавшему Оду к Радости в финале, следует напомнить перефразированный совет Вуди Аллена: "Хотите счастливую концовку, не смотрите фильмы Ларса фон Триера".
Как это часто случается, если режиссёр замахивается на много-часовую эпику, фильм получился затянутым, ходящим кругами, разжёванным и, в общем-то предсказуемым. Последнему способствует то, что фон Триер не может отказать себе в удовольствиии сослаться на самого себя, и не единожды, а многократно. Он напрямую цитирует темы и эпизоды собственных фильмов. И волны он рассекает, и милые люди в оборотней превращаются совсем по догвилльски, и мать, ослеплённая отчаянными поисками утерянного наслаждения, не замечает, что дитя протянуло ручки к тихо и плавно кружащим за распахнутым окном мерцающим звёздам снежинок и готово шагнуть... В последние две минуты фон Триер выбивает у зрителей почву под ногами и выносит человечеству обвинительный приговор. Опять. Но он уже сделал это и в Антихристе и в Меланхолии, и в Догвилле. Зачем снова откапывать трупы, осуждать и приговаривать мёртвых? Серьёзен он или провоцирует, потому что не может иначе, не может изменить себя, себе, своей натуре? Кто знает? Трудно понять Ларса. Трудно быть Ларсом.
В плане рецепта данное блюдо, призванное вызвать рвоту от самой мысли, что вы осознанно пришли в это экзистенциальное кафе за тошнотой (здесь я отсылаю к Жан-Полю Сартру и его известному роману), является идеальном примером того, как нужно готовить сиквел. Если в “Меланхолии” Триер требовал от зрителя знания некоторых ранних своих трудов, то здесь он требует не просто знания, а подробного и глубокого анализа чуть ли не всей своей фильмографии. Однако этим дело не ограничивается, Ларс с коварной ухмылкой обращается к тем, кто воспринимает его самого в качестве музейного экспоната, и говорит: “Вы должны знать все мои предпочтения: и в кино, и в литературе, и в живописи, и в музыке, и вообще по жизни”. Действительно, как без соответствующих познаний можно уловить ту поразительную ловкость, с которой он обогащает свой кинематографический Вавилон, башня которого недвусмысленно напоминает мужской член, а люди не понимают друга друга и мучаются не потому, что этот член как следует не встал, а потому, что некому смотреть на него сверху?
Подобно Джойсу, расширяющему вселенную “романа No.1 ХХ века” (“Улисс”) с помощью одного предложения, одновременно отсылающего читателя и к Шекспиру, и к Оскару Уайльду, Триер берет прелюдию фа-минор Баха и с ее помощью передает очередной пламенный привет Андрею Тарковскому, для большей убедительности осуществляя визуальный перефраз легендарной сцены из “Зеркала” и как бы заодно упоминая Рублева. Но Андрей Арсеньевич служит не конечным пунктом, а транзитом, через который Ларс добирается до вершины постмодернистского богохульства, причем даже по своим критериям. Ватикану мало не покажется, а тот, “при жизни которого природа боялась быть побежденной, а после смерти его сама боялась умереть” (речь идет о Санти Рафаэле), в Пантеоне перевернулся в гробу. Все в лучших традициях Голливуда; продолжение должно быть более острым, более жирным и отличаться от предыдущего блюда начинкой. Если в “Мелнахолии” автор, который вряд ли читал Есенина, подавал подтекст “словно кстати”, не заставляя долго думать и размышлять, то здесь он собственноручно все раскладывает по полочкам.
Если в “Меланхолии” Триер время от времени позволял себе повторять некоторые свои прежние мысли, меняя их значение в зависимости от общего контекста, то тут самоцитирование доведено до гротеска, чего только стоит эпизод с музыкой Генделя и ребенком на балконе. Все это затрудняет анализ данной картины, позволяя делать лишь презентацию, ибо, во-первых, режиссер все сам объяснил (кроме, пожалуй, вынесенного им приговора), а во-вторых, снова соврал, сняв не обещанное порно, а самую настоящую черную комедию, по которой, быть может, уже в скором времени будут учиться делать кино. Да, здесь присутствуют эрегированные гениталии, и вроде бы это критерий порно, но “Нимфоманка” не стремится к осуществлению главной задачи любого порнофильма — возбуждению зрителя.
Напротив, эротические сцены оформлены таким образом, чтобы если не отталкивать, то по крайней мере оставлять в этом отношении равнодушным. У Ларса совсем иная цель, во многом противоположная. В первый раз за всю многострадальную трилогию женщина оказывается не Люцифером, не Гавриилом, а жертвой, проклятой с самого рождения и вынужденной жить в мире, где царит тотальная эриктильная дисфункция честности. И никакого лечения, только приговор, ибо здесь конец света уже не в головах, а в головках. Дело сделано, но поиски продолжаются, и Ларс фон Триер ясно дает понять, что в дальнейшем искать он будет иными способами и в иных местах, так как этот цикл подошел к концу. Ждем, надеемся, забываем о любви.
пища для ума, атмосфера для души
Очень люблю кинематограф, кинематограф - моя слабость.
Как я вижу, отклики посмотревших «Нимфоманку» делятся на две категории: одни видят в фильме глубокие рассуждения о жизни и исследование корней болезненных привязанностей, одиночества, причин жизненных неудач, разбавленные откровенными сценами для раскрытия сюжета. Другие видят в картине открытый вызов общественной морали, откровенный эпатаж, провоцирующий бурную реакцию. Третьего не дано. Хотя… я подозреваю, что есть и третья категория людей, которые на протяжении любой из двухчасовых частей картины просто-напросто погрузились в сон и упустили пару ключевых моментов, что и не позволило им поставить фильму нейтральную «троечку».И слегка задремав, вы вряд ли сможете полностью уловить суть.Поэтому ожидания аудитории оправдались не вполне. Любителей «клубнички» раздражали философские рассуждения о Страстях Христовых, «Золоте Рейна» Вагнера и расколе церкви на две половины («восточную, символизирующую блаженство, и западную – страдания»). А интеллектуалов – любителей «высокого» кино могли покоробить интимные сцены, к которым во второй части добавились элементы БДСМ, раскрытие темы навязших штампов о способностях чернокожих мужчин и пр. Кому-то может показаться, что режиссер сознательно провоцирует зрителя. Но он лишь слегка усмехается в бороду: это жизнь, детка. И наглядно, во всей наготе препарирует и показывает нам глубинные истоки извращенности и мучительных страданий, будто намеренно провоцируя ханжей на проявление спонтанной неадекватной реакции.Попытка выбрать себе преемника по принципу «социальной наследственности» может обернуться полным крахом. И в итоге окажется, что наследует он вовсе не то, что вы хотели ему передать. А лишь самые негативные стороны натуры, многие из которых вы пытались скрыть даже от самого себя. И что, если как раз в тот момент, когда вы решите завязать, жизнь неожиданно повернется к вам самой неприглядной, самой омерзительной стороной? Но запоздалое чувство вины повиснет в воздухе.
фильм не очень