Парфюмер - история одного убийцы

Перед просмотром «Парфюмера» Тома Тыквера мне случилось прочитать рецензию на этот фильм в каком-то журнале. Если бы не эта рецензия, возможно я бы оценила фильм совсем по-другому. До просмотра картины, я видела одноименный спектакль – программки к нему были оформлены с помощь рисунков Иеронима Босха, что скорее соответствует замыслу Патрика Зюскинда. У Тыквера фильм похож на старинную гравюру – четкий, ясный. Решенный в теплой цветовой гамме, он не внушает страх или ужас, не вызывает яростного отторжения средневекового мира грязи и нищеты. Наоборот – заставляет любоваться продуманностью сменяющих друг друга картин. И кроме Тома Тыквера, рождению его на свет помог талантливейший оператор Франк Грибе. Камера Грибе заменяет нам нос (вот в чем была идея той рецензии!). То, что автор книги передавал словом, оператор смог достоверно передать с помощью изображения! Именно это и восхищает в картине.
Сирота, наделенный необычным даром, Жан-Батист Гренуй, пытает выжить в жестоком мире и осуществить мечту – воссоздать волшебный аромат невинности. То, что для этого необходимо убивать, его не останавливает и не трогает. Впрочем, это не трогает и жителей города, пока дело не касается знатных особ. Вот тогда начинается охота на маньяка (и больно осознавать, что мир не так и изменился с тех пор!).
Развитие сюжетной линии и игра актеров походит на раскрывающийся перед солнцем цветок – образ сменяет образ, растет накал ощущений и финальная сцена – это апофеоз чувственности. Наступающий затем катарсис – это уже скорее для смысла, на эмоциональном уровне все уже сказано. Каждый актер, занятый в этой картине, растворился в своем образе и прожил за экранные минуты для нас целую жизнь. Бен Уишоу показал нам молчаливую страстность, дикость Гренуя; Дастин Хофман – отчаяние и надежду на счастье стареющего парфюмера Бальдини; Алан Рикман – человека действия, отца, готового к борьбе со всем миром за жизнь любимого дитя; Рейчел Херд-Вуд - ужас избалованного ребенка, ощутившего себя жертвой охоты.
Если вглядеться, то получился фильм о всех возможных формах любви: к жизни, к ребенку, к славе, к деньгам, женщине… Ведь Гренуй вспоминает и пытается воскресить для себя Ее – первую и единственную.
Это фильм – созерцание. Фильм – произведение искусства. Попробуйте оценить и насладиться им! А то, что насилие рождает насилие, и всем воздается по деяниям их – это просто надо помнить…

Мне фильм не понравился. Дикси. Он не войдет в топ-десять моих "фильмов, перевернувших мой заспанный мирок", он не войдет в топ-десять "лучших фильмов этого года", я даже на двд его вряд ли куплю - мне не светит показывать свою образованность наличием концептуальных коробочек с новинками и Феллини на полке возле двд-плеера, и я не завожу в дому то, что мне не нужно.

Почему не понравился? Потому что у меня, дурной головы, есть три ужасных недостатка. Во-первых, я, ослица, читала первоисточник, и, идя на сеанс, так и не смогла выкинуть его из головы, во-вторых, я, кретинка, имею хоть и незаконченное, но вполне околокиношное образование, и, в-третьих, я, имбецилка, категорически не люблю претенциозные фильмы с элементарными сюжетными блохами, скачущими из всех щелей. Дешевым мотелем, отдает, знаете ли, паленым виски и сигарами "made in Cuba", скрученными на Малой Арнаутской.

С чего начнем? С того, что вызвало, пожалуй, наибольшее неприятие - с главного героя. Если Гренуй Зюскинда выписан настолько мастерски, что абсолютно не то что нечеловечен, а даже а-человечен, есть в нем что-то от бесконечной плеяды захватчиков-негуманоидов, то в фильме Жан Батист таким не-человеком не выглядит. Пожалуй, самое близкое приближения Гренуя киношного к Жан Батисту Зюскиндовскому - в самом начале, младенчик Гренуй вполне себе нечеловечен, вполне себе оправдал мои ожидания, даже меня, к младенчикам относящейся хоть и равнодушно, но уже знающей их гуманоидную - но абсолютно нечеловеческую сущность - в лицо.

А дальше - дальше я, затаив дыхание, ждала Зюскинда, а получила классический набор специй по-голливудски, девичьих слез и заезженного концептуализма в оргии в Грасе. Бен Уишоу вполне мог бы быть маленьким принцем, вполне мог бы быть Иудой, вполне мог бы быть мальчиком-снящимся-по-ночам, но тому, кто утвердил его на роль Гренуя, надо голову оторвать. Нельзя, снимая подобные фильмы, идти на поводу у голливудских стандартов. Я бы даже с Ди Каприо времен "Авиатора" в этой роли смирилась легче - кстати, уверена, что и получилось бы у "лапоньки-Лео" куда лучше. Квентин Тарантино был бы хорош в этой роли, и даже милашка Джонни Депп... Но - не так, как оно получилось.

Еще раз о книге. У меня бы не было претензий, не читай я "Парфюмера". Наверное. Потому что у меня осталось полное ощущение даже не тени книги - а бледной тени от тени. Вышло бы намного лучше, не пытайся сценарист и режиссер следовать БУКВЕ книги, абсолютно утратив ее ДУХ (привет все тому же Милашке Лео в "Ромео и Джульетте", привет развеселым ковбоям, заплутавшим в окрестностях Горбатой Горы, привет совершенно негламурной Бриджит Джонс). А так... Так - оказалось очень грустно.

Впрочем, может статься, просто не оправдала себя ставка на молодого актера, ибо и Дастин Хоффман, и Алан Рикман на мой взгляд вполне безупречны. Милы, обаятельны, хороши донельзя. Браво, мэтр Бальдини, ваш нос за версту чует выгодную роль, пахнущую хорошими духами, миртом и сандалом - деньги не пахнут, как известно. Браво, отец-потерявший-дочь, вам бы еще дублера убить, и цены бы Вашей роли не было... И рыженькие девочки - спасибо ассистенту по подбору актеров - на диво миловидны и не затасканы широким экраном. Лаура мне понравилась, и девочка со сливами мне понравилась, и близняшки в Грасе мне понравились - именно своей непохожестью на идеал и тем, что были "каждая по своему миловидны" - нет Голливуда в высоких скулах чистящей сливы девушки, нет Голливуда в слишком выдающихся зубках близняшек, нет его в пухленьких щечках Лауры.

Отдельный разговор - о блохах в сценарии. Товарищи, скажите мне, какого черта:
а) Гренуй, сбежавший из Граса с одной сумкой, собрал в лесах перегонный куб? Из чего он его собрал, товарисчи? Это сейчас у нас в каждом лесу материала не то что на перегонный куб, на звездный крейсер наберется. Я сама как-то в глухой чаще на железную двухспальную кровать наткнулась. А тогда?
б) Почему камзол разорванного на части и съеденного Гренуя оказался в итоге вполне цел? Тем более что и на камзол духи, мне помнится, попали?

Это - только то, что на вскидку могу вспомнить.

Чем восхищена, действительно восхищена - это работой оператора. Она, как вполне удачно отметила один из моих друзей, "вполне стоит какой-нибудь золотой мелочи" типа "Оскара", пылящегося в сотне куда менее достойных этого шкафов, или "Пальмовой веточки", украшающей аннотации сотен куда менее удачных картин. Я бы за один только рыбный рынок отдала все мыслимые и немыслимые операторские награды, и удвоила бы их, отсмотрев кадры с заплутавшей в саду Лаурой. Камера влюблена в то, что снимает - Господи, да это не просто талант, ТАК снимать, это дар божий.

Второй плюс фильма - музыка. Музыка как основа запаха, музыка как составляющая его - и передающая его, музыка - то усиливающаяся, то почти теряющаяся в какофонии других запахов, в вони рыбного рынка и 13-й ноте самых совершенных духов.

И еще особый респект - гримерам и художникам по костюмам. Наконец-то до них дошло, что грязные ногти для человека, работающего в дубильне - норма, а идеально белые рубашки у стареющего и почти разорившегося парфюмера - нонсенс.

ПыСы: Как бы я не ругалась, но запах духов у меня неделю вызывал приступы рвоты. Как и запах поп-корна.

Когда ты берешься за экранизацию культового романа, ставшего «лицом» своего направления, этаким раскованным и смелым образцом, с которого все остальные должны брать пример, стремясь к подобной же гениальности, ты возлагаешь на себя огромную ответственность.  Если вспомнить еще про то обстоятельство, что сам Стэнли Кубрик, являвшийся большим поклонником творения Зюскинда, отказался от идеи снять фильм, посчитав данный роман не просто некинематографичным, но и вовсе не подлежащим экранизации, то риск удваивается. Однако, несмотря на это, существует и обратная сторона медали, ибо для человека, заранее принявшего сторону аутсайдера, поражение не позорно, а вот победа становится слаще вдвойне. Если же этот человек - художник, на кинополотне которого поставили крест еще задолго до его премьеры, то тем более.

Самой первой и, одновременно, самой сложной задачей, возникшей перед немецким кинематографистом Томом Тыквером, была адаптация первоисточника на киноязык. В принципе,  очень многие (в их числе был и сам автор романа) аргументировали свой скептический настрой, ссылаясь именно на сложность этой задачи. Кино, как они считали, не может выразить все богатство произведения, ибо оно не обладает способностью передавать запахи. Однако я не заметил, чтобы сама книга пахла как-то по-особенному. Тыквер, прекрасно понимая всю искусственность и надуманность подобной претензии, вооружился поддержкой коллег, а также закадровым голосом рассказчика, без которого в конкретном случае обойтись было практически невозможно, и начал работу над сценарием, главное достоинство которого заключается в том, что оно полностью сохраняет все трансформации иносказательного содержания «Парфюмера» в точной последовательности.

Если начало произведения Зюскинда дает огромное пространство для проведения разного рода сравнений, конструирования ассоциативных рядов, включающих в себя самые разные литературные работы самых разных писателей (от Шамиссо до Диккенса), то ко второй части «Парфюмер» полностью превращается в злую социальную сатиру, поочередно обсмеивающую все слои. После этого автором словно берется экзистенциальная пауза, развитие сюжета останавливается. В ходе этой паузы окончательно формируется чеховское ружье на стене, которое будет дымить в ходе всего дальнейшего повествования, а в финале, как и полагается, выстрелит. Речь, разумеется, идет об основном конфликте, который заключается в том, что у главного героя нет своего собственного запаха. Запах, естественно, является здесь метафорой. Аромат – брат дыхания, как говорит автор, а дыхание – сын духа. Жан-Батист Гренуй – это Tabula Rasa, чистая доска, которая чиста от человечности.

Этот космический конфликт главного героя с собственным естеством, кстати, выражается вовсе не через конфликт взаимоотношений, Жан-Батист сохраняет свою отстраненность от внешнего мира до самого конца. Для Гренуя никогда не стоял шекспировский вопрос «быть или не быть?», ибо этот клещ, как пишет Зюскинд, цеплялся за жизнь чисто из упрямства. Не было также вопроса «как быть?», так как он занимался только одним делом, он не преследовал никаких целей, кроме целей творческих, и достиг в своем стремлении высшей точки эгоизма, а в самом творчестве – высшей точки совершенства. С самого начала делается почтенный поклон в сторону русской классической литературы в целом и Достоевского в частности, даже в похожей манере описывается пропасть между индивидуумом и социумом, но Зюскинд, используя по максимуму все свободомыслие постмодерна, буквально сразу же разрушает основной постулат русской философской мысли, совмещая гениальность и злодейство.  Тварь он дрожащая, но право имеет.

Далее роман совершает резкий скачек в сторону детективного триллера, повествование которого ведется как от лица самого преступника, так и от лица преследующих его, но потом в своей кульминации все оборачивается крайне гротескной политической издевкой, также дающей возможность провести параллели с иными творениями (тут, возможно, вспомнится даже «Заводной апельсин»). Но самый шокирующий поворот нас ожидает прямо под занавес.  Зюскинд превращает свой роман в мистерию, пропитанную фарсом и искусственностью, что, скорее всего, и зацепило Стэнли Кубрика, ибо это полностью сочетается с концепцией всех его кинотворений. Патрик замахивается аж на  Тайную Вечерю, наполняя метафорическую фразу Христа («…сие есть тело Мое…») буквальным содержанием. Он делает из маньяка-убийцы, которому совершенно не сопереживал на протяжении всего повествования, нового Иисуса Христа, который, осознав беспомощность людей перед ним, потерял смысл жизни.

С помощью данного ему гения он создал суррогат, заменивший природный запах, но его триумф превратился в самоубийство, мастерски поставленное самим Жан-Батистом. Его чистота от внешнего мира приняла отчетливую форму пустоты, всепоглощающей, безграничной пустоты, и осознание этой трансформации приходит именно в тот момент, когда он становится богом-императором человечества. И бог молчаливым взором выносит свой приговор, который можно передать словами Калигулы: «Вы виновны, потому что вы мои подданные!», но, в отличие от героя пьесы Камю, герой Зюскинда не пытается дойти до границы своих возможностей, он уже дошел, а сейчас осознал. Что? Ничего. Пустота. Всепоглощающая, безграничная пустота. Вот оно! Уже упомянутое ружье! Оно стреляет, а дым улетучивается буквально сразу, наступает Небытие. Хотя нет, не наступает, оно было всегда, до его рождения, после его смерти и даже тогда, когда Жан-Батист Гренуй существовал.

Возвращаясь к скептицизму зрителей и критиков: если речь все же шла не о передаче ароматов, а об их описании, которым в книге отделено огромное количество страниц (примерно 30% всего текста), то в кино для этого есть свой собственный инструментарий. Очень многое зависело от кастинга, который был проведен просто-напросто великолепно. Бен Уишоу, который, конечно, сам по себе на отталкивающего уродца не похож, с помощью гримеров принял необходимый облик, соответствующий хотя бы примерному представлению о своем персонаже. Но визуальная идентификация здесь играет отнюдь не ключевую роль. Сам Бен смотрится в кадре настолько органично, что сомневаться не приходится – это Жан-Батист! Практически то же самое можно сказать про потрясающих Дастина Хоффмана и Алана Рикмана. Все персонажи фильма словно сошли со страниц книги. С технической же точки зрения фильм совершенен. Атмосфера романа присутствует в кадре постоянно, а это уже победа Тыквера.

Том, полностью следуя литературному тексту, делает, разумеется, некоторые сокращения, так как невозможно передать все события книги за два с лишним часа экранного времени, но все самое важное имеется. Тыквер даже не постеснялся добавить несколько деталей от себя. Они, будучи второстепенными, все же играют важную роль в раскрытии характеров действующих лиц, а также полностью сочетаются с общей концепцией истории. Однако, несмотря на все достоинства, чего-то не хватает, а именно переосмысления. Кубрик во всех своих фильмах, которые являются экранизациями тех или иных литературных работ, всегда действовал на два фронта: он вел монолог со зрителем и диалог с автором. У Тома на это не хватило смелости, у него, по сути, вышел первоклассный пересказ. Возможно, кому-то этого и достаточно, но, чует мое сердце, могло быть лучше. Могло быть!