Шепоты и крики

Вместо эпиграфа: "Так... прорвало обшивочку". Лара, стюардесса. "Небо, девушка, самолет". 2002.

Пролог. Первоначальная рецензия начиналась: «Мне не больно». Алексей Балабанов.

Нет, автор, лжешь! Больно, ещё как больно! И непонятно, кому и как, и главное, зачем жаловаться. Нет, не утолить этой жажды водой. Не залечить этих ран прикосновением. Не помогут ни мольбы, ни протесты. Поздно...

Такое вот начало. Мне тут мягко и жестко пеняли на излишнюю эмоциональность. Что ж поделать... Сидеть как другие с каменной репой и разводить руками: «Ну, мля, это современный кинематограф, ёпта», – я не могу. И я не соломенное мурло с глазами, и это не кинематограф. Это вивисекция. Это камерная фуга на обнаженных нервах. Христова жертва посреди Манхеттена, или, скажем там, в Брюгге. (желающие могут продолжить абзац в своем вкусе)". 

Как вы понимаете, не просто пробило обшивочку, а взорвало черепушку к хренам.

Глава 1.

Теперь же, после длительного холодного периода, и двукратного пересмотра как-то хочется обойтись с полученным, разобрать и усвоить: "А что это собственно было?" Естественно, лучший способ -- перенести на бумагу, прочесть самому, позволить прочесть другим и обсудить. Но сложно. Бергман уже не просто режиссёр, это столп, один из краеугольных скриптов Символа Веры современной культурной традиции. И с учётом такого его расположения рискованно позволить себе иной угол зрения без фундамента киноведческих заумей. Забить могут цитатками.

Беглое знакомство с откликами в Паутине оставило весьма тошнотное впечатление от присутствия на чужих встречах с психиатром. И плоскость отраженного. Лично для меня главной сложностью в написании адекватной рецензии будет не скатиться с болото своего психопатологического дискурса, так хорошо уже исхоженного и потому соблазнительного. А хотелось бы знать для чего ходят и лежат эти женщины по красным комнатам, кого или что потеряли они, или нашли, зачем так красиво снились они Бергману. И зачем мы режем себя этим фильмом по венам и векам и раз, и два, и три. Я то уж явно пересмотрю его ещё несколько раз. Поем глазами, нет, даже не поем – полакомлюсь.

О, это киноманское кино. Роскошь кадров, женской натурной осязаемой пышной зрелой красоты, избыточности и/или простоты костюма. Великолепие игры, напряженность внутренней эмоциональной работы, выпрыгивающая из зрачков и углов губ. Операторская работа такова, что иногда пропадает ощущение картины и хочется трогать предметы, героев, уже даже не изображение.

Оп, и ты попался. И практически на твоих руках умирает Агнец, и смутное ощущение того, что ты точил тот жреческий нож – не покинет тебя. Если не наложишь печать на уста и мысли свои, словно Марфа/Карен, то истерика Марии тебе обеспечена. Как златовласая Магдалина, будешь биться в смертном ужасе по стенам склепа. М-да, для себя я понял, что испытал истинное облегчение, когда Анна затворила двери за собой и позволила смерти взять своё, примиряя живое и мертвое, словно Вечная Мать, замыкающая вселенский круговорот на своих коленях. Безоговорочная победа онтики.

Как вы поняли, для меня тема Смерти в этом фильме оказалась главной. Ветви сюжета с пастором, матерью, истерическими перверсиями – ушли в орнамент. Но право – Бергман уготовил костлявой утончённый до изощрённости венец.

И всё же он не отвлек от Её Самой, от её поступи, конвульсивными криками рвущей рутину, от её усмешки пред торгом и мольбой. Ускользнул лишь от внимания Её уход, но вероятно мы всегда смотрим на набегающую волну, пропуская отливную. Как быстро жизнь вступает в свои права.

Мгновение, и вот уже золотообрезный дневник открывается любящими руками, и звенящим потоком струится осенний день, и простое человеческое счастье, столь мимолетное и огромное сообщает нам «Жизнь Вечную».

Да, великая картина. А больше я ничего не скажу, по крайней мере пока.